Молодость исхарчена, пиши пропало.
Заморозок совестно берёт за грудь,
А меня бессонница замороковала,
Господи, дай мороку совсем заснуть.
Лишь бы средь степи иль на сеновале
Мне на лик суровый возлегла роса,
Чтоб на веки вечные не мороковали
Ни дубы шумящие, ни голоса…
«Смеркается…»
Смеркается.
В реке вода
Беззвучно стынет за мгновение.
Какое к чёрту потепление?
Пусть расцветают холода!
Перегорели светляки,
Взошла луна траву распутывать.
Какие к чёрту парники?
К чему земную плоть укутывать?
Ведь воля вольному дана:
Реке бежать, стогам покоиться,
Зверью и птице прекословиться…
У нас безбрежная страна!
Кому-то склеп или тюрьма
По жизни выглядят рачительней.
Зима для русского ума
Куда как, право, предпочтительней.
И мы привычны к сквознякам
И часто счастливы в товарищах —
Ударим пылко по рукам
В незаменимых наших варежках!
В зимний час
Когда умрёт пурга и снег вразброс уляжется,
У худенькой реки и заспанных прудов
Согбенные талы под свежей снежной
тяжестью
Кряхтят, как старики под тяжестью годов.
Талы в свой добрый час
гвардейски распрямятся,
И распушит камыш седые кивера.
А где уж мне теперь за юностью гоняться? —
О прожитом своём подумывать пора.
Талы, камыш, трава соседствуют, как дети,
Я в силах их убить, навек искореня.
Меня же, может быть, лишь родич по планете
Отважится убить. Забавная родня!
И света нет того, и вряд ли есть похожий,
Вслепую ищем мы добро и благодать.
Пускай хоть каждый день
мороз дерёт по коже,
А больше жизни нам и нечего желать.
Я снег тугой топчу, он под ногой играет,
Я прорубь колочу на тулове реки.
И снова тишина. Природа замирает…
И мудрые кряхтят под снегом тальники.
«Не бранил житья…»
Не бранил житья,
Не ломал копья.
И в итоге сих полумер
Голова моя
И страна моя
Поусохли вдруг на размер!
Я детей хвалил,
А людей квелил,
Красоту узнавал в лицо.
И душой в тернах
Широко шалил
В стороне от былых лесов.
И не зряч, не слеп,
Сыплю соль на хлеб
И сулю судьбе неуют.
Коль теряет крепь
Гулевая степь
И сверчки зарю не куют!
«Те же власть и время всё охотней…»
Те же власть и время всё охотней
Сторожат деревню взаперти.
Может, жизнь прожить куда вольготней,
Чем наотмашь поле перейти?
Города горят, леса линяют,
Застит очи гаревая мга.
Лишь поля обличья не меняют:
Те же злаки, травы и снега.
Да ещё б взаправдашнюю волю,
Да к тому ж стыдливую межу…
Я бреду лунатиком по полю…
Не стараюсь…
Не перехожу…
«На дождик не сыскать управу…»
На дождик не сыскать управу,
Висит, как будто на ремне.
Такая пасмурность по нраву
В несолнечной моей стране.
У нас в душе метель таится,
Мы гордо носим сапоги,
Поэтому на наших лицах
Обычно не видать ни зги.
На первый взгляд, властям послушны,
Но свары можем затевать.
И повсеместно, и подушно
Мы любим пить и гостевать.
Не от достатка иль излишка
Мы широко поразбрелись,
А потому, как баял Гришка[1],
У нас земли – хоть заглонись!
Перелаз
В пору детства, праздничную пору,
На казачий сад и огород
Даже для нарочного призору
Не было калиток и ворот.
И, скорей, от всяческого сглаза,
И как знак послушности судьбе,
Называлась просто перелазом
Выемка в таловой городьбе.
Пацаны нуждаются в прибытке —
Животы заправить про запас, —
Брали с первой радостной попытки
Мы любой соседский перелаз.
И во всю ивановскую дули,
Обначалив липкие усы,
С зеленцою яблоки и дули
И арбуза розовую сыть…
Я по жизни много не проказил,
Но случалось – тоже без ворот
По привычке резво перелазил
На чужой зовущий огород.
И в забавном чувственном припадке,
Не боясь озябнуть и простыть,
Пил и пил послушно без оглядки
Женской страсти розовую сыть.
Клят и мят бывал судьбой строптивой,