В степи моей, так странно дорогой,
И вдруг звезда мигнула с небосклона
Серебряной казаческой серьгой.
И мне приснилось
в девственную полночь,
Что всю-то жизнь в скаку и на бегу
Фетис – мой прадед,
иже Парамоныч,
Таскал на ухе знатную серьгу.
В бою смелы, в гульбе подчас угрюмы,
Но, свято чтя предания свои,
Его оберегали односумы —
Последнего заступника семьи.
И он не подкачал!
Воспрял из чуней
И взял своё у песенной судьбы:
Спроворил чад и ласковых чадуний,
По всей округе вырастил сады…
Как жалко мне, что я, уйдя из круга
В небрежные превратности строки,
Не продырявил трепетного уха
Для оберега – то бишь для серьги.
Но иногда в душе
легко и празднично —
Не всё ж волне крутые берега! —
Звенит серьгой задиристого прадеда
Донской излуки вечная серьга.
«За спиною два десятилетья…»
За спиною два десятилетья
Мирного весёлого житья.
Как зола остыла на повети,
Так остынет молодость моя.
Так уйдёт – её как не бывало
В будничный людской водоворот,
Только на песке у краснотала
Белые серёжки подберёт.
Я бы за неё не волновался,
Я бы за себя не трепетал,
Если бы не гнулся, не ломался
Буйный петушиный краснотал.
Если бы на смолкнувших причалах
В звездную веснушчатую сыпь
Часто бы тягуче не кричала
Кем-то потревоженная выпь.
И не по себе мне на рассвете.
Как бы ни был в жизни тороват, —
Но за всё печальное на свете
Я ведь тоже в чём-то виноват.
Потому с дощатого порога
Я хожу приветствовать весну
И лесному кланяться отрогу
За его отраду – тишину.
В травяном росистом многоцветье,
Заглушив печальный этот зов,
Я за два своих десятилетья
Разбиваю чашечки цветов.
Воробей
В жизни может явственно присниться
То, о чём на людях не поём.
Если б птицей выпало родиться,
Я бы стал, понятно, воробьём.
О лукавой славе и огласке
Не было бы времени тужить.
Соловей рассказывает сказки,
Воробей чирикает про жизнь!
Дворянин-скворец живёт в хоромах,
Вечный смерд – воробышек лихой
Ветхое гнездо своё хоронит
За любой замшелою стрехой.
По цыплятам коршуны тоскуют,
Пугало преследует ворон.
Воробей сворует и сплутует,
Да не будет сроду уличён.
Знает он напраслину и лихо,
Весь в молве – от макушки до пят.
Но зато выводит воробьиха
По десятку сереньких чилят.
И каким бы бедам ни случиться,
Ни стряслась какая бы напасть,
В хуторах, посёлках и столицах
Воробьям бессмертным не пропасть!
Почему-то мне недаром снится,
И стою я твёрдо на своём:
Если б птицей выпало родиться,
Я бы стал, понятно, воробьём.
Дóма
Парные щи в щербатой чашке,
Прозрачный, хрупкий холодец,
И мама, тихая от счастья,
И чуть подвыпивший отец.
Всё ешь да ешь – хоть до отвала,
Хоть ты вспотел, хоть изнемог,
А маме мало, маме мало,
А мама просит:
– Ешь, сынок!
Что ж, жизнь спешить нас приучила
И быть проворным на подъём.
Но как же прост
домашний, милый
И притягательный приём.
Всё ешь да ешь…
Как будто в мире
Не стало суеты сует,
Как будто, лёгкий на помине,
Ты сам дородный домосед.
Возьмёшь котёнка на колени,
Сестру за шалость пожуришь
И с первобытной сладкой ленью
До плеч закутаешься в тишь.
Родные койку напарадят,
Присядут тихо над тобой,
И мама долго будет гладить
Твой волос робкою рукой…
«В отчем доме стены белят…»
В отчем доме стены белят,
Красят двери, потолки.
Потолки – синее неба,
Стены – сахарней муки.
Во дворе лежит перина
С умывальником в ряду
И ковровая картина
С белой лебедью в пруду.
Там сидит на камне пава,
Хмурит лаковую бровь —
Полудетская забава,
Полудетская любовь.
Во дворе – кровати, кресла,
Ворох платья и белья.
И откуда-то воскресла
Зыбка-лодочка моя.
До щербиночки знакома,
Неказистая на вид…
Запах дома, душу дома
Сёстры жаждут обновить.