- Тогда, где мы и почему я пристёгнут к чёртовой кушетке?! – выкрикиваю я, сводимый с ума неопределённостью.

- Я бы вам советовала не нервничать и не кричать. Помните действие Аминазина? Если не хотите несколько суток пускать слюни и смотреть в одну точку, лучше не буянить и сотрудничать.

Аминазин. Лучше буду называть это «чудо» фармакологии «химической лоботомией». Если тебя хоть раз «перекрещивали» этой дрянью, ты будешь санитарам ботинки лизать, лишь бы это не повторилось. Я хватаю ртом побольше воздуха и спокойно повторяю вопрос:

- Прошу вас, скажите, где мы находимся.

- Для начала скажу, что если вас так пугает Аминазин, то стоит вести себя очень хорошо, иначе придётся познакомить вас со штуковиной, которая называется «смокинг». А она пострашнее Аминазина будет. Я не могу сказать, где мы находимся, но рада сообщить, что вы теперь часть программы «Ганнибал».

- Что за бред вы несёте? Программа «Ганнибал» – это городская легенда, которой пугают малолетних преступников.

- Как видите, не легенда. И лучше бы вам поскорее свыкнуться с новым положением и начать сотрудничать.

- Какой в этом смысл, если я всё равно никогда отсюда не выйду? —задаю вполне логичный вопрос.

- Смысла много, - вздыхает она.

Женщина, наконец, попадает в поле зрения. Серая мышка, столь же унылая, сколь амбициозная. Хочет казаться значительнее, чем есть. Отросшие корни выдают в ней брюнетку. Осветлённые волосы собраны в пучок, на носу очки, за которыми прячутся пытливые тёмные глазки. Мышиные глазки. На кармане белоснежного халата свежее пятно, вероятно, от потёкшей ручки. Вряд ли к ней толпы кавалеров выстроились, вот и отрывается на работе.

Подходит ко мне и проводит тёплыми, твёрдыми кончиками пальцев по руке. Зажимает дико пульсирующую вену на запястье.

- Ого. Пульс у вас сто шестьдесят. Надо успокоиться, Митчелл, а то схлопочите сердечный приступ. Вообще, ваша дальнейшая жизнь очень сильно зависит от того, насколько вы умеете собой владеть.

- Объясните, зачем так стараться ради излечения мертвеца? – вновь повторяю я вопрос.

- Вы только первая ласточка. Мы потренируемся, и такие монстры, как вы, больше не будут выползать на свет, - говорит она с гордостью. Уверен, что на губах играет садистская улыбочка. Мне даже видеть этого не надо, чтоб точно знать.

- Не слишком ли амбициозно? Нацисты прикрывались теми же «благородными2 мотивами, проводя свои бесчеловечные эксперименты! - В вену жёстко входит игла, и я холодею от ужаса. - Что вы делаете?

- Не переживайте так, это всего лишь физраствор, чтоб вас немного стабилизировать. А что до нацистов, так мы до сих пор пользуемся плодами их трудов. Вы, кстати, боец, Митчелл! С такой лошадиной дозой медикаментов, мало кто бы вернулся. Это хорошо. Терапия пока ещё "сырая", и положительный результат наблюдается только у двадцати процентов подопытных. Летальность, к сожалению, высокая. Очень высокая. – Она говорит так, словно речь идёт о лабораторных мышах, а не о живых людях.

- Нравится смотреть, как люди мучаются, доктор? – спрашиваю, чувствуя, как раствор холодит вену.

- Мне – нет, а вам – да. Потому вы и здесь. Забавно, как люди любят обвинять других в собственных грешках.

- Нет! – восклицаю я. - Не нравится мне смотреть, как люди мучаются.

- Нравится, просто боитесь в этом признаться. Одна из моих задач, отделить от вас настоящего эту фейковую личину печального, но благородного рыцаря.

Она это скрывает, но несложно понять, что я для неё очень желанная лабораторная крыса, иначе не ходила бы тут павлином и не вела подобного рода беседы. Всё было бы утилитарнее и прагматичнее.