Сначала все было обыденно и скучно. Лена открыла сбор, за который мы дружно проголосовали, не испытывая особых восторгов от своих демократических прав, а потом Клавдия Сергеевна с выражением зачитала заявление Граммофона в пионерскую организацию с просьбой направить его «на передний край борьбы советской молодежи за светлые идеалы коммунизма». С чего это вдруг Граммофон решил отправиться на этот самый передний край, в заявлении не говорилось. В классе после оглашения его героического устремления в воздухе повисла тень всеобщего пофигизма. Тишина словно кричала: «Ну написал и написал, а к нам-то вы, Клавдия Сергеевна, чего докопались? Принимайте вы этого придурка куда хотите – нам его личная жизнь не интересна». Вероятно, еще мгновение и торопящиеся по своим делам одноклассники подняли бы за рекомендацию Граммофона в комсомол руки и отправились по своим делам. Но второгодник Валера Обмолотков, посмотрев на класс глазами Колумба, наткнувшегося на Америку, интеллигентно изрек:

– Вы че, совсем охренели? Он же придурок. В какой его комсомол? Давайте уж сразу в КПСС!

Мне было больно смотреть в этот момент на побелевшую от страха Клавдию Сергеевну, которая беспомощно хватала ртом воздух и с ужасом глядела на откровенно веселившегося второгодника. Наконец, собрав все свои силы в кулак, она гневно произнесла:

– Обмолотков, вон из класса! Ты уже не пионер!

– Вы тоже, – с радостью размахивая портфелем и выбегая из класса, парировал Валерка.

В классе начался жуткий галдеж. Каждый орал что-то свое, и только двое – Граммофон и наша классная – с ужасом смотрели на происходившее.

Дверь отворилась и в класс походкой рабовладельца вошел директор школы.

– Что тут у вас происходит? – строго спросил он у Клавдии Сергеевны.

– Сбор пионерского отряда, – спотыкаясь о каждое слово, сообщила она.

– Пионерского?! – удивился директор, словно впервые в жизни услышал о существовании этой организации. – Это больше похоже на одесский привоз, а не на сбор пионерской организации. Наведите порядок, Клавдия Сергеевна! – сказал Лютиков-старший и как крейсер вышел из класса.

Наступила тоскливая тишина. Всем опять захотелось побыстрее домой.

– Да черт с ним, пускай вступает, – вдруг подал голос благоразумный Сашка Отливкин. – Нас ведь его папаша задолбает, как дятел червяка!

– Сам ты дятел! – обиделся за отца Граммофон.

– А я бы не стала рекомендовать, – неожиданно высказалась председатель совета отряда Лена Вершинина. – У Лютикова нет в классе друзей, потому что у него тяжелый характер. Да и учится он хорошо только потому, что у него папа директор школы.

Весь класс, выпучив от изумления глаза, уставился на Лену. В своем порыве бороться за правду она была прекрасна, как памятник Зое Космодемьянской, который я как-то видел по телевизору.

– Да пошли вы все с вашим комсомолом! – заорал Граммофон и, хлопнув дверью, выскочил из класса. Через мгновение он влетел в класс, схватил свой портфель и, заорав истерично: «Придурки!», снова стремительно выскочил вон.

Клавдия Сергеевна сняла очки и молча стала теребить переносицу. Последний в истории нашего класса пионерский сбор закончился.

Как человек робкий, я никогда не решался предложить Лене провожать ее после школы домой, хотя жили мы неподалеку друг от друга, и большую часть дороги нам было по пути. Вел я себя не героически: после уроков дожидался, когда она выйдет из школы, и тащился за ней шагах в двадцати-тридцати сзади. Мне было приятно видеть ее стройную фигуру в синем приталенном пальто, и я упивался своей печалью тайного наблюдателя. Лена никогда не оглядывалась.