Конец августа прогремел неожиданно, как выстрел. Пора было готовиться к школе. Родители опять, как и семь лет подряд до этого, купили мне ненавистный мышиного цвета школьный костюм на вырост, новые ботинки с запасом на полразмера и очередной идиотский портфель.

Все заработанные за лето на заводе деньги – с премиальными почти двести рублей – я по собственной инициативе внес в семейный «дачный фонд».

– Забор наконец-таки сделаем, – удовлетворенно отреагировал на мое пожертвование отец.

Мама милостиво выделила мне десятку на карманные расходы. Мне ничего не было нужно. На тренировки я ходил в том же спортивном костюме, что и на физкультуру в школе. Спортивным синим тапочкам на резиновой подошве не было сноса. Так что я с чистой совестью потихоньку тратил деньги на Лая, покупая ему иногда втайне от родителей сливки и печенье «Мария», которое почти не содержало вредного для собак сахара.

Каникулы завершились тем, что мы на даче умудрились из ничего выстроить избушку, как выразился отец, «блошно-щелевого типа». Доски, реечки, разнокалиберные бревна благодаря сноровке отца в конце концов сложились в симпатичное, хотя и незамысловатое просторное жилище. В нем у меня была своя конурка с самодельным топчаном, под которым ночью спал Лай. Отец делал вид, что не замечал нашего ночного единения.

Когда 31 августа наш класс собрался на медосмотр, оказалось, что за лето произошли небывалые изменения. Почти все парни догнали и перегнали по росту девчонок, а половина парней были выше меня. Я оказался худым и прыщавым тошнотиком, загоревшим скромным дачным загаром. На Лену Вершинину я боялся посмотреть. Она была столь прекрасна, что к ней хотелось обращаться: «Ваше классное величество». Лена на меня не обращала внимания, словно и не было у нас долгой летней переписки. Правда, на пять моих писем она отвечала только одним, на что отец, как всегда прознавший и это, бросил мимоходом: «Соотношение пять к одному. Как число погибших в наступательном бою по отношению к обороняющейся стороне».

Сентябрь словно кнопкой калькулятора обнулил придуманные мною наши с Леной отношения: наступила муторная и пропахшая осенним дождем учебная канитель, скрашиваемая только моим верным Лаем.

Учился я по-прежнему без двоек, но и без всякого интереса. Бывая три раза в неделю на тренировках, проходивших в спорткомплексе на территории завода, я по-свойски заходил в отцовский цех, ставший мне гораздо ближе школы. Рабочие приветливо махали мне рукой, здоровались и подшучивали, что я скоро подсижу дядю Пашу.

– А я и не против, – соглашался начальник цеха. – Брошу вас и баб своих на хрен и уеду жить к матери под Калугу. Только она и человек.

Тренер Валерий Петрович гонял меня, как вшивого по бане, и к концу осени я поучаствовал в своих первых соревнованиях – в первенстве предприятий тяжелой промышленности города среди юношей, где, к удивлению многих, занял сразу третье место в личном зачете.

– Смотри, нос не задирай. Случайная победа – еще не успех, – сказал мне после соревнований тренер.

– Случайность – это неосознанная необходимость, – объяснил я.

Валерий Петрович открыл рот от удивления. Но уж коль открыл, надо было что-то говорить.

– Ты откуда такое вот умное… – но дальше свою мысль тренер доформулировать не смог.

Я скромно промолчал. Не говорить же, что это – одна из строчек письма Лены Вершининой, написанного мне прошедшим летом.

Поздней осенью мой Лай влюбился. Его избранницей была ротвейлерша Изабелла с необычайно гадким характером. Она драла всех собак без разбору, невзирая на породу и половую принадлежность. Но к Лаю она питала необъяснимо нежные чувства.