– Можно я его поглажу? – спросила Лена и, не дожидаясь моего ответа, провела рукой по его темно-рыжей холке с черным отливом.

Вечером, когда отец, как обычно, пил водку с дядей Рыбкиным, в прихожей раздался телефонный звонок. К телефону подошла мама. Слушая звонившего, она как-то странно и напряженно молчала. Наконец она положила трубку и удивленно посмотрела на меня.

– Звонила секретарь директора школы и сказала, чтобы я завтра с утра вместе с тобой была в кабинете директора, – растерянно сказала она. – Ты что-то натворил?!

Я не успел хоть что-нибудь сказать, потому что отец, непонятным образом услышавший наш разговор, властно крикнул из кухни:

– Эй, семья, шагом марш ко мне.

Мы молча вошли в кухню. У обоих вид был настолько виноватый, что отец даже отодвинул от себя рюмку.

– Докладывай, мать. Хотя нет, ты, Алексей. Что стряслось?

– Я побил сына директора школы, – сказал я и опустил голову.

– Что я, должен из тебя все щипцами вытягивать?! – заорал отец. – За что побил и как сильно?

– Я его, это… укусил я его. Сволочь он!

– Борец за правое дело? – грозно с подначкой спросил отец.

Я кивнул и почувствовал, что опять могу разреветься. Чтобы этого не случилось, я вспомнил, как Лена поцеловала меня.

– Ты смотри, – обратился отец к Рыбкину, – он еще и лыбится, зараза!

Немного поразмыслив, отец пошел в прихожую и снял телефонную трубку. Мы с мамой, оцепенев, стояли на кухне и вслушивались в треск телефонного диска. Слышимость оказалась идеальной. Были даже слышны продолжительные гудки. Наконец гудки прекратились и по разговору стало ясно, что отец звонил начальнику цеха дяде Паше – попросил разрешения выйти завтра на работу к одиннадцати часам.

Наутро мы с отцом в девять часов были у кабинета директора школы. Лютиков-старший опаздывал. Он явился минут через двадцать. Проходя мимо нас через приемную, он зло гаркнул: «Ждите!» и исчез за массивной дверью, обитой черным дерматином.

– Какой гоношистый крендель! – удивленно и в полный голос сказал отец, кивая на дерматиновую дверь секретарше. Секретарша вжалась в стул, как Юрий Гагарин в кресло космического корабля во время перегрузки.

Вдруг отец положил мне на плечо свою чугунную руку и веско сказал:

– Побудь здесь, я один схожу к этому жуку.

Он резко открыл дверь в кабинет директора. Секретарша еще надежней прилипла к стулу, сверля взглядом чистый лист бумаги, лежавший у нее на столе. Под дерматином двери директорского кабинета был толстенный слой ваты, чтобы обеспечивать звукоизоляцию. Поэтому происходившее за ней совершенно не было слышно. Не прошло и минуты, как дверь резко распахнулась и из нее своей знаменитой походкой выскочил и проследовал в коридор директор школы, высоко задрав голову вверх. Левой рукой он, словно прищепкой, держал нос, а правой сжимал окровавленный носовой платок. Вслед за ним вышел отец, деловито поглядывая на часы.

– На работу опаздываю, – поделился он с секретаршей и, взглянув на меня, сказал:

– Бегом на урок. Вечером поговорим.

Никаких последствий те события не имели. Директор школы делал вид, что меня не существует в природе. Лютиков-младший гордо ходил со шрамом на щеке. Вскоре Граммофона по-тихому приняли в комсомол.

– Комсомолец-подпольщик, – прокомментировал ситуацию весельчак Игорь Зусман.

На 23 февраля по сложившейся традиции девчонки делали подарки парням. Подготовка к этому событию была не так проста, как могло бы показаться непосвященному человеку. Говорят, у некоторых народов существует «язык цветов»: девушки и юноши, складывая букеты, дают понять друг другу о своих чувствах. У советских школьников «язык цветов» заменяли 23 февраля и 8 марта. Девочки, если позволяла обстановка в классе, дарили в феврале подарки мальчикам, которые им нравились, а мальчишки, если хватало смелости, дарили подарки в марте своим не таким уж и тайным симпатиям. Случалось, что поздравления эти учителями «заорганизовывались», то есть жестко регламентировались. Классные руководители четко расписывали, кто кому должен был дарить подарки, и отступить от установок учителя было невозможно. Но наша Клавдия Сергеевна при своей относительной молодости была педагогом опытным и человеком хорошим. Ей удивительным образом удавалось совместить несовместимое. Она так деликатно выстраивала поздравительную «процедуру», что никто из поздравляемых никогда не ощущал себя обделенным вниманием. Как ей это удавалось, загадкой осталось навсегда. Празднование 23 февраля в восьмом классе не стало исключением: на парте каждого мальчишки нашего класса в тот день лежали разнокалиберные подарочные свертки из разноцветной бумаги с традиционными открытками. Подойдя к своей парте, я с нетерпением перевернул открытку и увидел поздравление, написанное хорошо знакомым мне почерком Лены Вершининой: «Дорогой Леша! Поздравляю тебя с Днем Советской армии и Военно-морского флота! Желаю тебе стать достойным защитником нашей великой Родины!». Подписи под этим в общем-то формальным поздравлением не было, но это не имело значения. Поздравляя, она выбрала именно меня, и это было главным. Школьный и сугубо советский «язык цветов» был красноречив и убедителен. Я был счастлив!