Возможно, он ощутил, вообразил или предположил слияние своей души с Вечным Духом после того, как пережил приведенный выше пророческий сон в начале 1920 года, болея сыпным тифом и находясь в бреду на грани смерти (лечивший его врач умер).

Сначала он сделал скептическое замечание: «Это не был вещий сон, т. к. я не спал – не терял сознания окружающего. Это было интенсивное переживание мыслью и духом чего-то чуждого окружающему, далекого от происходящего». Но затем признался: «И сам я не уверен, говоря откровенно, что все это плод моей больной фантазии, не имеющей реального основания, что в этом переживании нет чего-нибудь вещего, вроде вещих снов, о которых нам несомненно говорят исторические документы».

Однако он не считал, что все должно свершиться именно так, как ему привиделось. По его мнению, это был один из вариантов продолжения его жизни, если он покинет Россию и ему в дальнейшем посчастливится заинтересовать своими идеями научную общественность на Западе.

Что же произошло с ним в действительности?

В годы Гражданской войны у Владимира Ивановича стали складываться первые соображения о геологической сути «живого вещества». Это был зародыш, из которого кристаллизовалось учение о биосфере.

Выздоравливал он в Крыму. Белая армия терпела поражение. Началась лихорадочная эвакуация тех, кто боялся оставаться в «Совдепии». Вернадскому было забронировано место на британском военном корабле (об этом позаботилось Королевское общество – аналог Академии наук).

Теперь у него появилась возможность реализовать то будущее, которое зримо показало воображение: морской берег, прекрасные здания с хорошо оборудованными лабораториями. Это – руководимый им Институт живого вещества, находящийся в США.

Его отношение к большевикам в ту пору было негативным. Он сомневался, что Советская власть сможет справиться с анархией и разрухой. Он записал в дневнике:

«Мои старые идеи, которые неизменно все развивались у меня за долгие годы моей ученой и профессорской деятельности и выразились в 1915–1917 гг. в попытках объединения и организации научной работы в России и в постановке на очередь дня роста и охвата научными учреждениями Азии, явно сейчас потеряли реальную основу в крушении России. Не по силам будет изможденной и обедневшей России совершение этой мировой работы, которая казалась столь близкой в случае ее победы в мировой войне. Мне ясно стало в этих фантастических переживаниях, что роль эта перешла к англичанам и Америке».

Казалось бы, о чем тут раздумывать? Получен сигнал – то ли из подсознания, то ли свыше. Надо срочно перебираться в Англию, а затем в США. Он – ученый с мировым именем. Его идеи найдут отклик; со временем будет создан Институт, о котором он мечтал. А что его ждет на родине? Победа большевиков (в ней он уже не сомневался). Разруха и голод. Гегемония пролетариата. Подозрительность к интеллигентам. Отсутствие средств на серьезные научные исследования…

Учтем: его видения были необычайными, не похожими на привычные сны. Он пережил путешествия по разным странам, встречи с учеными, научные доклады и дискуссии, свою организационную и творческую работу. Это было, можно сказать, ясновидение будущего.

И все-таки он не отправился в эмиграцию. (Покинул навсегда Россию сын Георгий; он обосновался в США, стал видным историком.)

Институт на берегу Атлантического океана остался только в мечтах. Владимир Иванович так и не произнес доклад «О будущности человечества» и не написал «Размышлений перед смертью», хотя и то и другое явилось ему в вещем сне.

Он с полной серьезностью воспринял свои видения, предполагая их вещими. Но в то же время не мог избавиться от привычного духа сомнения, считал, что ясновидение открывает будущее не как достоверность, а как вероятность. Назвал мечтаниями свои сны наяву. Хотя оговорился: такая судьба «возможна».