3. После травмы старшего брата, его привезли на санях – фельдшер зашивает, и они спокойно, нормальными голосами беседуют с братом, хотя 10-летний Петя знал и чувствовал, что страшно больно. Брат и фельдшер были бестрепетны. Брат (еще юноша) хорошо «держался», уж точно слово «бедняжка» ему не подходило. А фельдшер (Петя почему-то помнит фамилию – Долотов) не держался, он был просто бестрепетен.

…было лет 11–12 (примерно 1907 год). Еще действовала договоренность с отцом[13]: на Север дальше второго хребта не заходить. Я и шел по второму. Почувствовал дымок костра, удивился и двинулся на него.

Старый эвелн (волосы седые, а лицо гладкое) кипятил воду на удивительно маленьком костерке из нижних высохших веток лиственницы. Всего три язычка пламени, но все они вились именно по днищу котелка. Увидев Петю, он ничуть не удивился, жестом пригласил к костерку и долил в котелок воду из баклажки.

– Не знаешь русского? – спросил Петя, усаживаясь.

– Местный? – вопросом на вопрос ответил эвелн, показывая знание языка.

– Да, наши места.

– Далеко село?

– За той сопкой. А ты откуда?

– С Севера. – Эвелн неопределенно махнул рукой, но Петя почему-то не стал уточнять.

– К нам по делам?

– В лавку зайти нужно, а так дальше.

Помолчали. Петя достал кружку, с удовольствием ожидая хорошего чая (уловил по запаху). Тревожно не было. Наоборот, каждый знал как-то, что рад встретить другого человека.

– Сахар есть, а хлеб кончил уже, – предложил Петя. Эвелн улыбнулся.

– У меня так же.

– У нас заночуешь?

– Спасибо. Батька не против будет?

– Не. Изба большая, на ужин народу много, пирог и каша с мясом еще на утро или до обеда останутся.

Опять с удовольствием помолчали, потягивая чай. Но по-разному. Эвелн думал о чем-то своем. А Петя молчал спокойно, по-мужски, не сотрясая воздух лишними словами и отдыхая от беготни по лесу. Не умел еще ходить размеренно.

– Что возишься? – вдруг спросил эвелн, вернувшийся от своих мыслей.

– Муравьи в штаны. Муравейник где-то рядом… Тебе хорошо, как-то договариваешься на их языке.

– И ты можешь. Взрослые русские не могут уже, а ты еще помнишь.

– Как?

– Настройся на диалог НА РАВНЫХ. Как с группой сверстников. Без угроз и заискиваний. Как человек с человеком.

– Да не получится.

– Пробуй.

– Мутность какая-то.

– Пробуй, говорю.

– Ну ладно.

Муравьи, муравьи, Вы не трогайте меня.

А я оставлю Вам хлебной и сахарной крошки, когда буду уходить.

Через минуту все прекратилось, перестали наползать. Впоследствии всю жизнь так договаривался с комарами, птицами…

Объяснить другим трудно, тут важна не крошка, а готовность [разделять и внушать]. Не знать, а именно «вспомнить» как. В детстве смог вспомнить, и запечатлелось.

Годами брали неводом тагунка[14] в привычной заводи. Почти традиция. В этом был резон, подкрепляемый опытом. Старшие рассказали-показали, какие места нужно обходить неводом, где приподымать его, чтобы не зацепить, не порвать о корни, коряги и камни. В начале лета иногда все равно рвали невод о принесенные половодьем деревья-коряги на дне, но чаще все обходилось благополучно. Трудные места запоминали. Особенно злили подъемы невода из-за нескольких высоких камней (уходило под невод до половины рыбы), но тут ничего не поделаешь. Заводили невод еще и еще раз.

Лет с десяти Петр присматривался к соседним заводям, чувствуя, что там много рыбы, и не раз предлагал пройтись там по дну неводом. Но отец правильно говорил, что рвать и путать невод в незнакомом месте себе дороже. Лучше прийти через пару недель и «обловить» знакомую заводь еще раз. Лет в 13 Петр попробовал поплавать-понырять в соседних заводях и убедился в том, что и так знал – отец прав, в незнакомом месте невод будет порван, а чинить его долго и муторно.