– Что случилось, господин? – тихо спрашиваю я.

Он делает глоток, прежде чем ответить.

– Его отпускают, – однозначно роняет он.

– Кого, господин?

– Ливий, – строго говорит мой наставник, – пожалуйста, хоть сейчас обойдемся без официоза.

Я сглатываю ком в горле. Он просит меня о невозможном. В таких обстоятельствах, в темноте, наедине, называть друг друга по именам слишком интимно. Зачем нам вообще эти дурацкие имена, когда у нас есть наши звания? За ними куда легче прятаться.

– Кого? – повторяю я, так и не осмелившись произнести имя.

Я чувствую его взгляд, и виновато поджимаю губы. Я не могу. Мне очень жаль.

– Урода, убившего ту девушку, – отвечает Креон после паузы, – отпускают.

– Но как это возможно?! – вырывается у меня, и вот теперь я готов и сам припасть к бутылке, – его преступление не подразумевает послаблений, только смертный приговор…

– Это указание свыше, – скривившись, говорит мой наставник, – конечно, никто ничего не объясняет, но приказ подписан куратором. Поговаривают, что он его дальний родственник. Не знаю, правда ли, Ливий, но это бы все объяснило. И мне сделали дисциплинарный выговор за неподобающее обращение с заключенным во время допроса.

Я едва сдерживаю злорадную улыбку на этих словах. «Неподобающее обращение»! Как правило, никому вообще нет дела до арестантов, а тот человек заслуживал куда худшего. Подумаешь, выбитые зубы! Я там был. Я все записал: обвиняемый не только грохнул ту несчастную девушку, придушив во время соития, он надругался над ее трупом.

Я ошибся – он не был сумасшедшим. Он знал, что неприкосновенен.

Я сам выхватываю бутылку из рук Креона и лакаю алкоголь по-собачьи. Жидкость горькая и жжет язык. Мне хочется сплюнуть ее, но я силой заставляю себя проглотить, как глотаю омерзительную правду.

Лицемерие! Ложь! Аве, Империум!

– Не нравится, – подмечает Креон и слегка улыбается. Эта улыбка многого стоит, улыбка того, кто чувствует те же гнев и смятение, что и я.

– И зачем только люди пьют спиртное, если это такая гадость? – сетую я.

– Чтобы забыться, Ливий, – философски заключает Креон, – чтобы забыться.

Он тоже пьет, и я запрещаю себе думать о том, что это почти поцелуй, ведь до того горлышка касались мои губы. За такие вещи простые люди отправляются в шахты, а члены «Фациес Венена» к расстрельной стене.

– Что его ждет? – спрашиваю я, чтобы отвлечься от этих мыслей.

– Его сошлют из столицы работать на ферме, – говорит мой наставник, – но разве это наказание?

– Нет, точно нет, – вздыхаю я.

Креон откидывает голову, и, опершись затылком на стену, задумчиво крутит бутылку в руках. Его кольцо скребется по стеклу, он стаскивает его с пальца и взвешивает в ладони. Я думаю, что сейчас ему хочется затолкать этот перстень в глотку куратору.

Мне тоже.

– Я могу… – вслух рассуждает Креон, – могу навести справки, где находится эта ферма и кто будет сопровождать гаденыша. Кем бы ни были его родственники – что они сделают, если с ним, например, в дороге произойдет несчастный случай?

– Нет, господин, не вздумайте! – вырывается у меня. Моя бурная реакция лишь веселит Креона, но улыбка быстро сходит с его лица, сменяясь крайней решимостью.

– Этой бедной девочке было всего восемнадцать лет, – жестко говорит он, словно я не знаком с материалами дела, – она была совсем ребенком и уж точно не заслужила того, что он с ней сделал.

– Да, господин, – соглашаюсь я, – но если он и правда имеет… хорошие связи, вам этого не простят. Куратор… – я вовремя затыкаюсь, осознав, что ступаю на опасную территорию. Я чуть не говорю, что куратор только того и ждет – весомой причины разобраться с центурионом Прэтором. Несогласие с прямым приказом точно сочтется за бунт.