Я получаю тычок под лопатки от тирона, следующего за мной. Его не волнуют праздные философские размышления. Он стремится побыстрее «отмучаться» и вернуться в свою постель в общежитии «Фациес Венена».

– Шевелись, дохляк, – раздраженно бурчит он, – не загораживай проход.

Стоит ли упоминать, что мои отношения с товарищами не сложились с самого начала или это и без того очевидно?

Не знаю, что послужило тому причиной – мое внезапное «везение» попасть в отряд или привычка держаться ото всех особняком? Быть может, «стая» стремится изжить хилого товарища, быть может, другие подсознательно чувствуют во мне отличие и скрытый изъян. Меня не любят, гнобят и шпыняют. А я еще даже не стал «любимчиком» децуриона, впоследствии центуриона.

Стану.

Сегодня.

Сейчас.

Я ускоряю шаг. Обычно я предпочитаю помалкивать, но все же размышляю, нужно ли мне огрызнуться в ответ, когда начинается заварушка. Все происходит так быстро, что я толком не понимаю, откуда взялись эти люди – они словно воплотились из окружающей нас темноты. Тишину раздирают на куски звуки выстрелов, и следом тут же заходится тревожным воем сирена.

Тирон, идущий за мной, падает, придавливая меня своим телом, а он крупный малый, и, вероятно, ему я и обязан чудесным спасением. Его туша загораживает меня от града осколков бомбы, взрывающейся рядом с нами. От хлопка закладывает уши, а яркая вспышка словно выжигает сетчатку. Я барахтаюсь под павшим товарищем, слепой и беспомощный.

Сквозь низкую вибрацию у меня в голове доносится отдаленный голос децуриона:

– Рассредоточиться! Они вооружены!

Бах-бах-бах – вторят ему выстрелы со всех сторон. Я пытаюсь дотянутся до своего оружия, но моя рука прижата к земле чужим телом как надгробной плитой.

– Слезь с меня, – требую я, – слезь с меня, гадина!

Тирон не реагирует. Кое-как спихнув его в сторону, и проморгавшись от пыли, я вижу в полумраке его лицо, искаженное маской предсмертной муки. На его губах пузырится кровавая пена, а застывшие глаза устремлены в темноту. Меня не пугают покойники. Я видал их достаточно и знаю: от живых будет побольше проблем.

Одна из темных фигур приближается ко мне, и я стреляю прежде, чем успеваю что-то осмыслить. Почти карикатурно тощий, грязный человек, валится наземь, и железный прут, которым он, судя по всему, планировал проломить мне череп, со звоном выпадает из его рук.

Я вскакиваю и оглядываюсь: пока я разлеживался здесь, сражение переместилось дальше по улице, оттуда доносятся пальба, ругань и грохот, перемежающиеся с заунывным воплем сирены. Я двигаюсь на вспышки выстрелов, осторожно, прижимаясь к стенам зданий, оценивая обстановку. Мой путь усеян телами – некоторые, такие же чумазые, как убитый мной, наверное, бунтовщики, другие же – мои товарищи, о чем говорят тускло мерцающие в отсветах боя нашивки на форме.

Я не испытываю сожаления. Смерть – это всего лишь смерть. Она далеко не худшее, что может с тобой приключиться. Меня куда сильнее беспокоит – сколько еще неприятелей таится во мраке?

Выстою ли я против них, если все остальные члены нашего отряда погибли?

Дождусь ли прибытия подкрепления?

Вскоре я нахожу децуриона Прэтора. Укрывшись за киоском, где днем продают лимонад и прохладительные напитки, он отстреливается от незримого во мраке противника. Позабыв об осторожности, я бегу к нему и налетаю на кого-то по пути. Меня обдает зловонием немытого, гниющего тела, человеческих жидкостей, пота и мочи. Липкие руки шарят по моей униформе, пытаясь опознать, кто перед ним, и, заключив, что я один из «Фациес Венена», враг шипит по-звериному. В воздухе свистит занесенное лезвие, но я уворачиваюсь в последний момент.