Его тонкие пальцы созданы перебирать струны арфы, уж точно не вести протокол на допросе.

– Имя, – скрежечет голос центуриона. Он лишен и единой эмоции. Я почти готова поверить в россказни про существование человекоподобных машин в подвальных лабораториях. Вероятно, допрашивать меня будет как раз такая машина.

– Юлия Силва, – отвечаю я.

– Что вы делали ночью на улице, – продолжает дознаватель, – после начала комендантского часа?

Я прикидываю – какой ответ разозлит его меньше, но потом решаю, что особой разницы нет. Скорее всего, его кулак сегодня познакомится с моей челюстью, а треклятое кольцо центуриона оставит на коже свою горящую метку.

– Я хотела посмотреть на звезды, – заявляю я.

Наступает пауза, странная пауза, как во время театрализованного представления на площади, когда актер произносит свою реплику и публика вот-вот разразится аплодисментами. Никто не хлопает. Я смотрю на дознавателя, а он смотрит на меня и чуть выгибает бровь.

На брови шрам. На шее у него тоже шрам, такой жуткий, словно кто-то пытался отрубить ему голову, но в последний момент передумал. Отметины есть и на руках, а костяшки пальцев сбиты и на них свежие ссадины, полученные, не иначе, пока он мутузил моего предшественника или предшественницу. Или женщин не бьют? Я не в курсе.

Я впервые присутствую на допросе.

Какой же он урод – думаю я почти с удовлетворением. Как и полагается быть убийце.

Неужели тот красивый мальчик в углу со временем тоже превратится в такое страшилище?

– Вам известно, как мы все выжили пятьдесят лет назад? – внезапно интересуется у меня дознаватель вполне миролюбиво, будто я снова в школе на уроках истории Империума.

– Да… но… – невнятно бормочу я.

– Мы выжили, потому что следовали правилам, – заканчивает свою мысль центурион, – и одним из них было: не выходить на улицу, когда от нас того требуется.

– То есть… – начинаю я, и тянусь, чтобы почесать переносицу, но мешают наручники, – выходить ночью нельзя, потому что по улицам разгуливает госпожа Чума?

– Ночью на улице можно встретить кого-то похуже, – говорит дознаватель, – именно поэтому беззащитной женщине лучше воздержаться от занятий астрономией.

Вот как. Империум заботится о благополучии своих граждан.

Аве, Империум!

Но я почти разочарована: где мои синяки, где побои и унижения? Да он, черт возьми, издевается!

По бесстрастной роже центуриона и не поймешь. С большим успехом я могла бы выискивать эмоции на лицах вычурных статуй, что наставлены на площадях или украшают фасады правительственных зданий.

– У меня были с собой вещи, – напоминаю я, – предметы первой необходимости… я… я собиралась сбежать.

– Мы об этом осведомлены, – говорит центурион, – и куда же вы направлялись?

– Я не знаю, – сдаюсь я, – куда-то… куда-то подальше отсюда.

У меня нет четкого ответа на этот вопрос. Единственное, в чем я была уверена, планируя свой побег, что мне нужно оказаться там, где меня не найдут, и меня устроило бы любое место, кроме центра «Продукции и репродукции». Опустевшие города, где люди вымерли во время пандемии, дикие леса, вересковые пустоши, сельскохозяйственные регионы или шахтерские поселки – что угодно.

Впрочем, я все же добилась своего. Восемнадцатый день рождения я встретила в камере «Карсум Либертатис», а не на койке под чужим потным телом.

– У вас не было никакого плана, – уличает меня центурион, и, откинувшись на спинку стула, смотрит, как мне кажется, со снисхождением, – это просто ребячество.

Я взрываюсь.

– Называйте как хотите! – восклицаю я, – но я нарушила закон и должна быть заключена в тюрьму. Откуда вы знаете, что у меня нет сообщников, что я не готовила бунт? Быть может я хотела встретиться со своими товарищами-заговорщиками?