Давид встал и подошёл к одной из полок с растениями. Бережно коснулся листа небольшого растения, чьи фиолетовые цветы были закрыты в вечернее время.

– Это один из последних экземпляров Spiraea Ambrosia, – сказал он. – Твоя мать нашла его во время экспедиции в Западную Амазонию. Она назвала его «растением, помнящим дождь». Оно раскрывает цветы только после определённой последовательности дождливых и солнечных дней. Как будто помнит ритм сезонов, даже если выращено в контролируемых условиях.

Он повернулся к Артёму:

– Иногда я думаю, что всё живое помнит нечто большее, чем мы можем измерить нашими приборами. Что каждое создание – часть какой-то огромной сети, которую мы ещё не научились видеть.

Артём смотрел на отца, не узнавая его. Где был холодный, расчётливый руководитель корпорации? Человек, превративший уникальную экосистему в выжженную землю ради прибыли? В его словах звучало то, что Артём слышал от Дамира и видел в глазах Миры – глубинное понимание взаимосвязанности всего живого.

– Но при этом ты запускаешь «Гармонизацию», – сказал Артём.

– Потому что у меня нет выбора, – ответил Давид. – Не сейчас. Но я могу отложить полное развёртывание системы. Дать больше времени для исследований.

Он подошёл к столу и достал из ящика старую фотографию в простой рамке. Протянул Артёму:

– Твоя мать за неделю до того, как узнала, что беременна тобой.

На снимке молодая женщина с тёмными волосами стояла у края леса. В её глазах было то же выражение, что Артём замечал у Миры – взгляд человека, слышащего то, что недоступно другим.

– Она верила, что есть другой способ восстановить то, что мы разрушили, – тихо сказал Давид. – Не просто воссоздать виды, а восстановить связи между ними. Биомнемические цепи были её проектом изначально. Я просто… продолжил его. Не для искупления вины. Я продолжаю её дело – нашей семьи, а не корпорации.

Артём смотрел на фотографию, ощущая странное смещение внутри. Словно что-то твёрдое и холодное, что годами сидело в его груди, начало таять. Воспоминание о матери всегда было связано с теплом, с лёгкостью, с чувством защищённости. А воспоминания об отце – с холодом, отчуждением, гневом. Как будто их образы существовали в противоположных концах эмоционального спектра. Но теперь эти полюса словно приблизились друг к другу.

– Мне нужно идти, – сказал Давид, глядя на коммуникатор, где мигало напоминание. – Но я хотел, чтобы ты знал. О Сува-Кочи. О том, что происходит. И о ней.

Он сделал паузу, словно собираясь с силами:

– Я знаю, что ты никогда не простишь мне того, что случилось. Ни личного – твоя травма, ни глобального – катастрофа. И я не прошу прощения. Но я хочу, чтобы ты знал правду.

Артём смотрел на отца – действительно смотрел, возможно, впервые за много лет. Видел не директора «Панглобального ковчега», не бывшего главу корпорации, а просто человека. Уставшего, несущего бремя своих ошибок, но не сломленного ими.

Они стояли друг напротив друга, два Артёмова, разделённые не только столом, но и годами непонимания, боли, молчания. Перед тем как уйти, Давид медленно повернул фотографию матери к Артёму и оставил её стоять так – лицом к сыну. Этот немой жест доверия и передачи наследия сказал больше любых слов.

И в момент, когда Давид уже собирался уйти, Артём произнёс:

– Дай мне час, – его голос звучал иначе, чем раньше. – Перед запуском «Гармонизации». Один час.

Давид посмотрел на сына с удивлением, затем медленно кивнул:

– Один час. Но не более. После этого система начнёт работать на полную мощность.

Артём шёл по коридорам комплекса «Гея», ощущая странную лёгкость. Словно часть груза, который он носил годами, была снята с его плеч. Не полностью – он всё ещё был сыном человека, ответственного за одну из крупнейших экологических катастроф. Всё ещё нёс в себе стыд и гнев. Но теперь эти чувства были… переплавлены во что-то иное. Во что-то, имеющее цель.