– Ты глупый! – шипела Лия, её голос – низкий, с острыми, режущими нотами, словно хлестал по воздуху, оставляя за собой раны.

Марек поднял на неё свои большие глаза, полные слёз. Его губы дрожали, он пытался сказать что-то, но слова застревали в горле.

– Сколько раз я тебе говорила: не жалуйся маме! – продолжала Лия, резко взмахнув рукой, как будто отмахивалась от назойливой мухи.

– Но я не хотел… – всхлипнул мальчик, его голос был тихим, почти жалобным. Он быстро утирал слёзы рукавом своей поношенной рубашки, оставляя на лице грязные разводы.

Запахи в комнате казались плотными. Лёгкий аромат воска от свечи смешивался с горьковатым запахом печной золы и слабым, едва уловимым запахом стыда, который источал Марек, пряча глаза от сестры.

Лия усмехнулась, её губы изогнулись в кривой линии, лишённой всякого тепла.

– Тебе повезло, что папа нас не услышал! – сказала она, её голос стал резким, как удар плети. – А то получил бы ещё больше.

Эти слова прозвучали, как кнут, бьющий по измученному сердцу мальчика. Марек сжался, прижав солдатика к груди, как будто тот мог защитить его от сестры и её слов.

Запах страха стал острее, он проникал в каждую щель комнаты. Марек сидел тихо, боясь, что любое движение вызовет новый поток гнева со стороны Лии. Её слова висели в воздухе, тяжёлые и холодные, как зимний туман, лишённый всякой надежды.

Но Лия не заботилась. Её глаза смотрели на брата с презрением, её движения были резкими и почти механическими, как у куклы, чьи нити дёргает жестокий кукловод. Она была упряма, холодна и эгоистична, и каждый её жест кричал об этом.

Грила это чувствовала.

Где-то снаружи, за стенами дома, воздух, казалось, застыл. Лёгкий запах сырой земли и старого снега прокрался внутрь, сквозь щели в окнах и дверях. В нём было что-то необычное – едва заметная, но пугающая нота железа, словно предвестие того, что должно было случиться.

Грила стояла в тени, её жёлтые глаза светились, наблюдая за происходящим. Она видела всё – ссору, слёзы, жестокость. Но главное, она чувствовала запахи: тяжёлый аромат злобы, исходящий от Лии, и терпкий запах страха, пронизывающий Марека.

– Они такие разные, – прошептала она низким и едва различимым голосом.

Её губы изогнулись в тонкой усмешке. Теперь она была уверена: это место принадлежало ей.

Дверь в маленькую комнату слегка приоткрылась, и холодный, как иглы, морозный воздух ворвался внутрь, хищно протискиваясь через узкую щель. Он потянул за собой невидимые нити страха, заставляя пламя в камине дрогнуть, словно оно само испугалось неожиданного вторжения. Внезапно вспыхнув, огонь осветил углы комнаты, но тени, казалось, стали ещё гуще, затаившись и поджидая.

Лия и Марек одновременно повернули головы к двери. Девочка нахмурилась, её лицо напряглось, а голубые глаза, ещё недавно сверкавшие раздражением, теперь выражали скрытую тревогу.

– Кто там? – резко крикнула она, но её голос дрогнул, неуверенная нотка прозвучала, как расколотое стекло.

Её слова растворились в гулкой тишине. Ответом был лишь скрип половиц, протяжный, как вздох старого дома, и этот звук заставил Марека вздрогнуть. Он крепче прижал к себе деревянного солдатика, как будто тот мог защитить его.

– Это… наверное, мама… – пробормотал он дрожащим голосом, а большие глаза, расширенные от страха, не отрывались от двери.

Морозный воздух, проникший в комнату, донёс слабый, еле различимый запах сырой земли и чего-то металлического, будто капли крови на холодной стали. Этот аромат, тонкий, почти неощутимый, пробирался в лёгкие, как предвестник чего-то необратимого.

Из тьмы шагнула фигура.