Она качала головой и шла дальше. Следующий дом пах горечью – это был запах недосказанных слов и скрытых обид. Грила задержалась, но через мгновение снова двинулась вперёд. Она искала нечто большее.

Когда она остановилась у третьего дома, её глаза вспыхнули. Воздух здесь был пропитан ароматом страха, словно невидимый дым просачивался сквозь щели. Но не только страх был здесь – она чувствовала нотки лжи, грубого, горьковатого привкуса, который щекотал её ноздри, и запах эгоизма, тяжёлый, как тлеющий уголь.

Её губы изогнулись в кривой усмешке.

– Вот здесь, – прошептала она сама себе, её голос прозвучал, как тихий скрип двери.

Маленький деревянный домик, перед которым она остановилась, выглядел невинно. Его покатая крыша была покрыта толстым слоем снега, окна тускло светились светом свечей. Но для Грилы эта картина была обманчива. Она не видела дом таким, каким его видели другие. Для неё он был другим: стены казались серыми и покрытыми трещинами, из которых вытекали тёмные ручейки, похожие на капли застывшей смолы.

Запах здесь был настолько густым, что его можно было почти увидеть. Он плыл в воздухе, клубами окутывая входную дверь. Грила втянула его в себя, и на мгновение её глаза вспыхнули ярче. Она ощутила, как эти запахи рассказывали ей истории.

– Ложь, – прошептала она, склонив голову, будто прислушиваясь. – Холодная, бездушная ложь, сказанная тому, кто доверял.

Её взгляд опустился к земле.

– Страх, – продолжила она, вдыхая глубже. – Тот, который прячется в уголках комнаты, заставляя дрожать, но не подавляя.

Её голос стал ниже, почти свистящим.

– И жестокость, – завершила она с хищной усмешкой. – Резкая, болезненная жестокость, которой учат не словами, а действиями.

Она коснулась двери своим посохом, и в этот момент из крюка вырвался слабый свет, который пробежал по деревянной поверхности, исчезая в тени. Дверь слегка скрипнула, словно реагируя на её присутствие.

Грила наклонила голову, её лицо скрывал капюшон, но если бы кто-то был рядом, он увидел бы, как её жёлтые глаза горят зловещим светом.

– Ты ждёшь меня, – произнесла она, обращаясь не то к дому, не то к тем, кто был внутри.

Подняв посох, она едва заметно прикоснулась к дверной раме, и изнутри донёсся слабый звук – что-то упало, словно чья-то рука случайно задела игрушку. Грила выпрямилась и сделала шаг назад.

Её цель была выбрана. Завтра в этом доме больше не будет смеха, а лишь звенящая, пустая тишина, как эхом напоминающая, что ночь забрала своё.

Внутри старого дома, под низким, неровным потолком, деревянные балки которого были покрыты пятнами времени, царила напряжённая тишина. Комнатка, тесная и пропитанная запахом прелой древесины и старой золы, выглядела обжитой, но пустой, как будто её уют был выжжен ссорами и обидами. Слабый свет, исходящий от свечи на столе, дрожал, отбрасывая причудливые тени на стены, увешанные потрескавшимися досками.

На кровати, покрытой потёртым шерстяным одеялом, сидели двое детей. Старшая девочка, Лия, выглядела сердитой, её лицо было жёстким, а глаза, большие и голубые, метали молнии. Её рыжие волосы, спутанные и неухоженные, спадали на плечи, словно огненные пряди, от которых исходило ощущение упрямства и скрытой ярости. Лия сидела, скрестив руки, стиснув губы так, что они стали белыми, её поза излучала решимость, граничащую с холодной жестокостью.

Рядом с ней, ссутулившись, словно пытаясь стать меньше, сидел её младший брат Марек. Его маленькие плечи дрожали, а лицо было мокрым от слёз. В руках он крепко сжимал старую игрушку – деревянного солдатика с обломанной рукой. Солдатик, потемневший от времени, выглядел потерянным, как и сам Марек, его краска облупилась, а глаза, нарисованные чьей-то некогда заботливой рукой, будто потухли.