Вокруг нас на пыльной обочине собралась небольшая, разношерстная и жадная до зрелищ толпа из местных испуганных женщин.

– Шпиона поймали! – сказала одна, с нескромным любопытством разглядывая мое испачканное лицо в упор.

– Немытый какой, смотрите, какое грязное, лживое, отвратительное лицо! Сразу видно, русский! Какие же они все грязные, отвратительные уроды, точно, как в телевизоре показывают! – захихикала, мелко трясясь от возбуждения, старушка рядом.

– Та не, ты смотри не на лицо, ты смотри на нос. Видишь, какой длинный? Жиденок же, видно сразу, тут нам попался жиденок. На вилы такого надо, как в песне про батьку Бандеру поется, – растолковала другая женщина.

– Что можете пояснить за русский паспорт, гражданин? – спросил меня лейтенант таким равнодушным голосом, что стало ясно, что никакие пояснения мне уже не помогут.

Я уныло промолчал.

– Упаковываем, – приказал лейтенант в пространство за моей спиной и меня подхватили сильные руки, одновременно заковывая в наручники и оттаскивая куда-то в сторону большого, ярко раскрашенного автобуса.

На автобусе сбоку была нарисована красочная сине-белая реклама Human Rights Watch, а на каждом окне салона красным жирным шрифтом был прописан девиз на английском языке: «Свобода для всех, права человека для каждого вне зависимости от национальности и политических пристрастий!».

Чуть ниже мелким шрифтом: «Гуманитарная помощь свободному украинскому народу от свободного немецкого народа».

Глава вторая

Ехать пришлось совсем недолго. Уже через пару минут автобус Human Rights Watch от свободного немецкого народа притормозил возле типового здания школы и под присмотром все тех же троих не очень трезвых патрульных меня и еще четверых гражданских сгрузили со двора, а потом завели в класс на первом этаже.

В классе за партами уже сидело человек пятнадцать в гражданской одежде, все с хмурыми лицами, все мужчины. Присутствующие негромко переговаривались, но когда мы зашли, стало на минуту тихо.

В дверях с меня сняли наручники и легким, но обидным пинком указали направление – я сел за указанную парту, оглядываясь по сторонам.

– Рты не разевать, не спать, не вонять, ждать команды! – раздалось на прощание и дверь захлопнулась. В замке с угрожающим хрустом провернулся ключ и тут же в классе возобновился затихший было шум множественных негромких разговоров.

Судя по антуражу, нас разместили в кабинете истории. Стены были увешаны портретами незнакомых мне личностей, некоторые из которых были с чубами, другие лысые, но все как один они были в украинских вышиванках, а ростовые фигуры – еще и в турецких шароварах. А еще у всех у них было тупое и одновременно тревожное выражение лиц – собственно, как и у присутствующих.

Помимо портретов, учебный класс был щедро украшен баннерами со слоганами на украинским языке. Самый большой и заметный висел над классной доской: «Одна страна, одна нация! Слава нации, смерть ворогам!».

– Скажите, вас, когда забирали, вам нос не измеряли? – вдруг спросил меня по-русски тревожным свистящим шепотом сосед, сидевший в одиночестве за партой справа в соседнем ряду.

Это был рослый мужчина средних лет, одетый в какой-то старомодный летний плащ, узкие брюки и высокие сапоги. Образ дополняла фетровая шляпа – это в такую-то жару. Больше всего он был похож на средневекового художника, какими они сами себя рисуют на автопортретах.

– Я Лев Моисеевич, художник, – все тем же шепотом представился он. – Я на Святогорской улице рисовал восход солнца, а они меня схватили со словами, что я зарисовываю последствия русской ракетной атаки. Сказали, что я русский шпион. Ну, а какой я русский шпион, я же еврей. Я, скорее, израильский шпион тогда получаюсь. А они мне говорят, что для них разницы нет. Представляете, какое невежество?