Существовал, вероятно, и древнеиудейский обычай отпускать узников на праздники. Академик С. С. Аверинцев, например, отмечал, что «такое обыкновение упоминается в ряде талмудических текстов (М. Pesachim 8, 6; ВТ Pesachim 91 a; JT Pesachim 36а)»49.
Автор проверил, и действительно в мишне (Песахим 8:6) сказано, что режут песаха «для того, которому обещали выпустить его из тюрьмы до наступления праздника Песах»50.
В ответ на требование распаленной толпы отпустить Варавву и казнить Иисуса Пилат вновь заявил:
– Я не нахожу в нем никакой вины.
Однако толпа продолжала настаивать: «распни, распни Его!».
Гравюра Ю. Шнорра «Распни Его!»
После этого кто-то из числа священнослужителей, управлявших толпой, заявил:
– Мы имеем закон, и по закону нашему Он должен умереть, потому что сделал Себя Сыном Божиим.
А. Гумеров полагал, что эти слова были произнесены иудеями в злобной уверенности и осознании того, что они обретают над Пилатом полную власть51. На самом деле, как уже сказано, со стороны иудеев это был шаг назад, некое позиционное отступление.
После этого наступила кульминация суда, подробно описанная Иоанном (Ин. 19:12—16).
Принято считать, что вопрос Пилата – «Царя ли вашего распну?» – был его последней бесплодной попыткой повлиять на ход событий. Кажется, что и ответное заявление первосвященников – «нет у нас царя, кроме кесаря» – не оставляло ему выбора. А в словах – «если отпустишь Его, ты не друг кесарю» – сквозит прямая угроза донести на Пилата в Рим.
Кажется, Пилат после этого сломлен окончательно. Возмущение толпы пересилило его ослабевшую волю. В другое время и при других обстоятельствах он никогда бы не пошел на этот шаг. Но в те дни он явственно ощутил, что кресло под ним серьезно зашаталось.
Все это так. Многочисленные толкования богословов в целом объясняют логику поведения Пилата – его нерешительность, связанную с нежеланием выносить вердикт. Были, возможно, и растерянность, и даже страх. Но вряд ли до такой степени, как принято считать. Поэтому остается все же ощущение, что его поведение не вполне соответствует воссозданному исследователями психологическому портрету римского наместника. И в этой связи нельзя не признать заслуживающей внимания точку зрения К. Эванса. Он полагал, что Пилат вовсе не сломался под напором иудейских иерархов и на протяжении всего суда продолжал себя вести как хитрый политик, который до конца руководствовался правилом – снять с себя ответственность и переложить ее на чужие плечи52.
Мнение К. Эванса в целом укладывается в русло и моих рассуждений, о чем подробно написано в моих книгах. Здесь же же ограничимся итоговой констатацией, отраженной в Евангелиях. Принимая решение по делу, Пилат воссел на трибунальское кресло, расположенное на Лифостротоне. Иоанн особо отмечает это обстоятельство, подчеркивая тем самым, что на этот раз наместник официально произнес обвинительный приговор.
Предав Иисуса на распятие, Пилат, согласно Матфею, потребовал воды и демонстративно умыл руки, заявив: «невиновен я в крови Праведника Сего» (Мф. 27:24). Тем самым он совершил обряд по древнееврейскому обычаю.
Многие авторы, отмечая, что такое умывание рук производилось иудеями лишь в случаях, когда они находили труп и убийца не был известен, вместе с тем убеждены, что Пилат вряд ли мог его совершить.
Обычай этот подробно описан во Второзаконии. Действительно, когда иудеи находили мертвое тело, и не было известно, кто является убийцей, производились своего рода следственные действия. Определялся ближайший от места преступления населенный пункт и старейшины этого места приносили в жертву телицу, которая не носила еще ярма. А затем производилось омовение рук с целью очиститься от вины (Втор. 21:1—9).