Слова Вадима с дьявольским упрямством звучали монотонным речитативом в Сашиной голове.

Как приятно быть вечно правым,

Вечно знающим, непогрешимым.

Упиваться собой как отравой,

Такой сладкой и сердцу милой.

Как приятно окунуть человека

В его грехи и простые ошибки.

И затем вспоминать полвека,

Как неправ он бывает шибко.

Как приятно за собой не видеть

Некрасивых и дурных поступков

И считать себя вправе обидеть,

Никогда не идти на уступки.

Глава 13

Погода была жаркой, как никогда. Солнце палило нещадно, словно за что-то мстило.

Семью Дроновых же накрыло грозными чёрными тучами. Каждый из домочадцев глядел на небо и предчувствовал суровую грозу, на сердце было тревожно и неспокойно. В дом громкими шаркающими шагами входила большая беда. Пока что она лишь топталась у порога, но тень ее угрожающе висела, загораживая весёлое яркое солнце и обозначаясь кроваво-красный серп луны.

Первым нехорошее предчувствие ощутил Вадим, причём довольно давно. Он знал, что Сашин приезд в родной дом не принесёт ничего хорошего. Саше не стоило сюда возвращаться. Вообще никогда. Да и Вадиму стоило также уехать, но он был обделён Сашиным безрассудством, Вадиму не хватало темперамента уехать в никуда. Так и шла его жизнь лишенным цели путём.

И все же черт дёрнул брата вернуться.

Как будто бы все было нормально, потом умер отец. Глупо винить в этом Сашу и искать мистические совпадения: отец был стар, болен и измучен жизнью. Разумеется, он давно был готов умереть. Вадим пережил смерть отца стойко. Кого хоронить Вадиму будет горше Павла? Арсения разве что. Но сын, слава Богу, слишком мал, чтоб резать себе вены, и вполне себе здоров. По закону жизни это Арсению суждено бросить горсть земли на гроб Вадима. Разве не так?

В день похорон отца Саша поставил Вадима перед неприятным фактом: с этого дня он, Вадим, будет ухаживать за матерью и носить ей еду. Всю жизнь этим занимался отец, даже перед смертью он сумел доползти до своей Марыси, чтоб убедиться, что она жива и способна поесть.

— Так что будь готов, Вадик, — сообщил Саша брату или, точнее, своим ботинкам, так как отчего-то избегал взгляда Вадима, когда говорил ему об этом.

Вадим поразился до глубины души — он верил, что Саша сделает все, чтоб сдать душевнобольную мать в богадельню. Вадим жадно вглядывался в Сашино лицо, когда он что-то шептал отцу Андрею после похорон. Священник сочувственно кивал и понурил голову. Потом они вместе взглянули на мать, едва живую и измученную. У Вадима тогда отлегло от сердца: Саша с отцом Андреем договорились, не привлекая лишнего шума, удалить мать в соответствующее ее нервной системе учреждение.

— Я был бы счастлив, Вадик, — устало вздохнул Саша, услышав предположение Вадима. — Ты знаешь не хуже меня, что ей там самое место. Но я не смею. К тому же она наверняка скоро помрет, возможно, и смысла уже нет. Понимаешь, отец встаёт передо мной. Оказывается, у меня не такие стальные яйца, как я думал. Откуда в моем мертвом сердце место для упавшего отца, что молил меня не отдавать ее в лечебницу? Он угрожал нам с тобой. Точнее, ему так казалось. Но в глазах была мольба, на губах была мольба, в голосе была мольба. Нельзя пинать мертвых. Отдать его жену в руки врачей — это пинать ногами мертвого отца. Я не могу этого делать. Ты можешь? Сделай это! Я навек буду тебя уважать как наиболее решительного из нас. И наименее склонного к предрассудкам.

Как ни заманчива была перспектива завоевать уважение высокомерного Саши, Вадим тоже не смог, выражаясь Сашиными странными метафорами, пнуть ногой мертвого отца. Но, положа руку на сердце, в вопросе местонахождения матери Вадим всегда горячо поддерживал Сашу, который периодически убеждал отца и братьев направить ее на лечение. На словах, конечно, Вадим его осуждал на жестокое сердце (вторил Павлу) и ужасался, как можно произносить вслух такое о матери (вторил отцу), но в душе Вадим считал, что Саша прав и попускать болезнь матери не совсем правильно.