Однако он и сам отдавал себе отчет, что спокоен лишь внешне. Ярость клокотала в нем, мешала ясно думать и была столь сильна, что он едва сдерживался, чтобы не произносить вслух все те ругательства, которыми мысленно одаривал Раскатову.

Она все‑таки провела его! Подумать только – пару часов назад он был о ней такого высокого мнения, что не допускал всерьез ее причастности к убийству. А теперь… она сама фактически призналась. И доказала, что пойдет на все, на любые мерзости и ухищрения, лишь бы избежать правосудия.

«Так ведь нужно арестовать ее немедля!» – Кошкин остановился, осененный этой мыслью.

Возвращаться в библиотеку ему не хотелось – по правде сказать, он не был уверен, что устоит перед нею во второй раз. Да и доказательств нет… она призналась только что, да, но кто ему, Кошкину, поверит на слово? Напротив, Раскатова непременно станет уверять всех, что ничего подобного не говорила.

Нет, здесь нужно действовать иначе… сперва заручиться поддержкой Шувалова, а потом можно и арестовывать.

Решив так, Кошкин подозвал к себе старшего из своих людей, которые, проводив экипаж с Девятовым, теперь бездельничали, и отдал распоряжение:

– Взять все выходы из дома под охрану и глаз не спускать с Раскатовой! – Кошкин поймал себя на мысли, что приказ прозвучал излишне жестко. Однако допустив на мгновение, что Раскатова попытается пустить свои чары и против этого полицейского, Кошкин рассвирепел еще более. Договорил он тихо, но столь зловеще, что человек его бледнел на глазах: – Если хоть что‑нибудь случится из ряда вон выходящее, шкуру спущу лично с тебя!

Полицейский мелко затряс головой, кивая, и даже не решился ничего уточнить. Потом козырнул и помчался отдавать распоряжение подчиненным.

А Кошкина черт дернул обернуться еще раз на дом.

Сквозь распахнутую дверь террасы ему хорошо было видно Раскатову, спрятавшую лицо на подлокотнике все того же кресла. Спина ее дрожала: она плакала навзрыд, в том не могло быть сомнений. На мгновение у Кошкина шевельнулась мысль – даже не мысль, а надежда, – что он просто понял ее как‑то не так… Впрочем, гоня сомнения, он снова нахмурился и отправился искать своего кучера.

--

[1] На вооружение российской армии револьверы системы Нагана поступили только в 1895 г., но и к 1891 г. эта марка успела себя хорошо зарекомендовать во всем мире.

13. Глава двенадцатая

Светлана не помнила, когда в последний она раз рыдала вот так – не помня себя, до головной боли, до озноба во всем теле. Порой казалось, она выплакала уже все и сумела взять себя в руки, но стоило вспомнить эту отвратительную сцену, это презрение в его взгляде, эти обидные колкие слова, и снова она не видела ничего, кроме пелены слез перед глазами.

Что он теперь думает о ней? Он считает ее убийцей, это понятно, и с минуты на минуту непременно вернется, чтобы заковать ее в кандалы, как преступницу. Но это еще можно пережить, а вот то, что он думает о ней как о последней шлюхе… Впрочем, она и есть шлюха.

Светлана вполне отдавала себе отчет, что, ежели б на месте этого сыщика был кто‑то другой, даже менее привлекательный, она бы сделала все то же самое. У нее не было выбора! Если есть хоть малейший шанс избежать наказания и не ставить на будущем Нади крест, сделав ее сестрой каторжанки, она обязана этот шанс использовать. Не имела никакого права не использовать!

Потому Светлана, хоть и чувствовала омерзение к себе, иного пути не видела. С ней кончено, и нет смысла разыгрывать из себя невинную гимназистку. Не нужно ждать чуда, его не будет.

Но она сглупила, понадеявшись провернуть этот трюк с Кошкиным. Ведь показалось же ей в какой‑то момент, что он не из тех, кто воспользовался бы столь низкой женщиной. И он действительно не воспользовался. Вероятно, он даже думал о ней лучше, чем она есть на самом деле. Но теперь уж…