Взяв за руку Хабиба и стоя у второго окна, Хадиджа, словно дитя, всякий раз подпрыгивала в восторге, стоило в небе зажечься очередной вспышке.

–

Всё как в сказке, – не сказав, а скорей выдохнув, произнесла она в сердцах, – правда, брат?

Хабиб посмотрел на неё и ответил:

–

Да. Но уверяю тебя, ты куда прекраснее этого фейерверка.

–

Перестань, – смущаясь молвила та.

–

Клянусь честью, сестра!

Хадиджа была приятно удивлена. Ведь Хабиб, так же как и отец, был скуп на похвалу и редко выставлял наружу мягкие ноты своей чопорной натуры. И, ответив милой улыбкой на его льстящий комплимент, она, положив свою златую голову ему на плечо, обратила свой взор на небесное шоу.

Стоя один у самого крайнего окна, лицо Али накрыло одеяло печали. Он почувствовал себя отщепенцем, когда увидел, как остальные члены семьи стоят попарно. И в эту минуту острое чувство одиночество прокралось ему в душу, как паук медленно прокрадывается к своей жертве. Испустив тяжёлый вздох, он медленно перевёл свой пустой взгляд на небо. Нельзя было сказать, что от фейерверка он испытывал особые положительные эмоции, нет, ему как живописцу просто нравилась палитра его красок, что сменяли друг друга в момент вспышки, но сейчас она вызывала в нём лишь равнодушную, терпеливую скуку. И быстро пресытившись этим зрелищем, он обратил свой взор на стену, где отображалась его чёрная тень.

–

Значит, ты моя пара на сегодня? – обратился он к ней с долей иронией.

Но предсказуемо не получив от неё ответа, он, с грустью опустив голову, решил подняться в свою комнату. И сделал он это так тихо, что остальные не почувствовали его отсутствия.

Зайдя в неё, он медленно сел на кровать и взглянул на пустоту помещения, в которой стояла тишина, вся пропитанная тоской. Облокотившись на колено, юный художник стал постепенно впадать в объятия грустной наготы. В душе у него была пустота, точно там никогда не рождались ни мысли, ни чувства: не ощущалось даже воспоминаний, а просто лежало что-то молчаливое и равнодушное. Такую печаль можно понять, лишь ощутив её самому; вся весёлость его основывалась на обманутой надежде, утратив которую он тщетно старался утешить. Так продолжалось какое-то время, пока в душу ему не прокралось совсем иное чувство – странное и необъяснимое, будто за ним кто-то наблюдает. Он осторожно посмотрел в сторону окна, но там он увидел лишь глухую ночь, выказывающую всю узость замкнутой жизни, а свет, падающий из окна, лежал на земле косым четырёхугольником, и в этой полосе морщилась небольшая лужа от мокрого снега. Однако, несмотря на молчаливость улицы, внутри него не стихало непонятное сердцу взъерошенное волнение, и тогда он поднялся на ноги и подошёл к окну. По ту сторону его холодного стекла было все тихо, и если не брать в расчёт лай дворняжек и ручных хлопушек, которые запускались из разных дворов, все было неприметным для его взора, который рыскал по тёмной улице. И вот когда он уже посчитал, что ему всё это почудилось, то глаза его неожиданно заметили фигуру, которая стояла бездвижно в тени разбитого фонарного столба. И когда Али хорошенько пригляделся, то оцепенел от ужаса, когда в тусклом свете из соседних окон стал вырисовываться серый плащ, шляпа и зонт на который опиралась рука, которая в слабом свете мерещилась настолько чахлой, что казалась была лишена кожи. И пусть лицо этого человека и было скрыто тенью, но всё же Али признал его, и с каждым капилляром своего напуганного сердца прочувствовал, что этот человек смотрит прямо на него. Но, а буря того ужаса, что заиграл в нём от этого понимания, отразилась розгой по всей его спине, на скулах под кожей, которые напряглись и судорожно задвигались сухожилиями. Вокруг него возникла такая тишина, что он различал удары собственного сердца, которое, казалось, вот-вот выскочит у него из груди. Но неожиданно кто-то поскрёбся у двери, и от этого Али дёрнулся от испуга.