Но оно не придет — все без толку. Люди не меняются. Большинство устраивает сидеть в яме и выплывает из уютного болотца не каждый.

— Не делай, — устало укладываю голову обратно на руки. — Всем на тебя насрать, Городецкая. На тебя, твои унылые сиськи минус первого размера. Бесполезного члена общества спасать за просто так никто не станет. Даже собственным родителям — в состоянии вечно ноющего, ворующего деньги говна — ты не нужна.

На меня пялятся с десяток пар глаз, и выражения разнятся в зависимости от возраста и количества дней в завязке. Те, кто здесь давно, выглядят разочарованными и косятся с укоризной. Позиция невмешательства, по их мнению, опасна на первых этапах становления жизни без наркотиков.

Дерзкий молодняк восхищен: любое противопоставление обществу вызывает у них кайф, схожий с действием хорошей травки. Половину сюда притащили родственники, друзья и всякие службы. Можно с уверенностью сказать, что стоит им выйти за порог завтра — через пару месяцев они снова окажутся в этой комнате.

Если не загнутся от очередной дозы где-нибудь под забором.

Есть парочка перспективных вариантов, но и им хочется бунтовать. Гормоны, натура, жажда жизни, нелюбовь к рамкам.

— Что?

Маша прекращает истерить, и ее глаза становятся больше. Губы приоткрываются, а вот Тимур, сжимая найденную у нее упаковку с белым порошком, шипит мне:

— Ник, завались. Ты не помогаешь.

— Херня через плечо, Машуля, — фыркаю я, показывая средний палец взбешенному куратору, и утыкаюсь взглядом в экран смартфона. Вокруг, словно рой пчел, гудит недовольный ропот. — Хочешь валить — вали. Никто не держит. Ручки в ножки, и вперед в светлое будущее к вялым стручкам за дозу в подворотне.

Ее сухие, потрескавшиеся губы дрожат. Обхватив тоненькими ручонками собственные костлявые плечи, Маша всхлипывает и опускает голову.

Любые напоминания о прошлой жизни всегда болезненны — они точно клещ впиваются намертво и высасывают из тебя энергию, а в ответ впрыскивают в ранку токсины. Попытки организма бороться с проблемой бесполезны, пока не уничтожен источник инфекции.

Поднимаюсь и шагаю в сторону выхода.

На стенах грамоты, фотографии тех, кто справился и поборол зависимость. Останавливаюсь у очередного стенда, рассматриваю счастливые, безмятежные лица. Несколько трещин тянутся по белой штукатурке до потолка, словно сеть переплетенных линий жизни. Одни короче, другие гораздо длиннее — прямо как в нашем маленьком клубе неудачников.

За год, что я здесь, мы потеряли десять человек.

Младшему едва исполнилось восемнадцать лет.

На фотографии он красиво улыбается и стоит рядом с куратором. Сжимает жетон с цифрами «Триста шестьдесят пять» — количество дней без наркотиков. Целый год, который отделяет его старую жизнь от новой.

Макс вышел из центра наполненный жажды деятельности, а пару месяцев его нашли у клуба с использованным шприцем в крепко сжатых пальцах.

Некрасивая правда — изнанка любого наркомана. Хоть бывшего, хоть нет. Мы лечимся, сбегаем, возвращаемся, вновь ложимся на терапию и теряемся. И так по кругу, пока кто-то не разрывает его очередной дозой.

— Ник?

Отражение за стеклом стенда показывает приличного парня. На мне хорошая одежда из брендовых тканей, а из внешних данных — густые русые волосы, греческий нос, римский профиль, который отмечают фанатки мажоров и историй о любви с богатыми парнями.

Только в глазах — ни хрена, ни одной эмоции.

***

— Хорошие мальчики не должны плакать. Ты не знаешь? Маму раздражает твой голос. Пожалуйста, будь тише. Разве я не просила тебя?

Щеку обжигает удар, затем второй и третий.