Майор постепенно понимал, что неспроста набрали сюда детдомовских олигофренов. И вовсе не потому что их никто не хватится, а потому что они не в состоянии поставить вопрос: «А что там за забором?» Но Верьмеев-то олигофреном не был, он такой вопрос ставил, но ответа не получал.

За две недели он как хороший начальник изучил все бумаги, хранящиеся в штабе, но ни на миллиметр не приблизился к пониманию. Больше всего его, конечно, интересовало личное дело Перлова, но ничего интересного он там не нашел. Оно явно было сильно подчищено. Всего две странички о том, что направлен на службу, и все. Остальное же представляло из себя ссылки на какие-то архивы, в которые все равно никому и никогда не забраться.

То же самое было и с прапорщиком. Кстати, что еще удивительное, все данные были только за последние два года. О том, что было раньше, узнать невозможно, хотя часть здесь стояла не один десяток лет, чтобы это понять и военным не нужно быть. В подсобке находились еще лозунги с фамилиями Брежнева и Сталина, а также плакаты довоенного времени. Верьмеев пытался наладить с прапорщиком контакт, но тот все больше молчал и на любой вопрос отвечал односложно: «Все пустое…»

Единственный немного странный случай произошел с ним где-то через неделю. Контрольно-следовая полоса по инструкции должна вспахиваться ежедневно, сразу после утреннего развода. И Верьмеев всегда лично контролировал этот процесс. И вот однажды, когда он вместе с двумя солдатами выполнял стандартную работу, прямо перед ним образовался ворон. Он появился откуда-то сверху, сел на землю метрах в трех от Верьмеева. Майор с солдатами остановился. Ворон внимательно рассматривал Верьмеева. Майор, понятное дело, видел воронов не редко, но этот был слишком крупным и взгляд у него был слишком уж осмысленным, а на лапе – небольшой кусочек красной ткани. Интересно… Взгляд настолько поразил майора, что он даже заговорил с ним:

– Здравия желаю. Я майор, нынешний начальник караула.

– Кар! – громко крикнул ворон и очень быстро улетел.

Стоящие сзади солдаты могли бы и засмеяться, но, судя по всему, не поняли, что произошло, и продолжили работу.

Вечером Верьмеев зашел к Перлову. Тот все свободное время проводил за чтением. Притом читал он исключительно книги по географии. И на этот раз на столе лежала книга воспоминаний какого-то советского полярника.

– Я сегодня ворона видел на контрольно-следовой полосе.

– Их здесь много летает, я же говорил.

– У него на лапе была какая-то красная повязка.

– Повезло, этот неагрессивный. Просто посмотрел и улетел, да?

– Да. Повязка откуда?

Перлов пожал плечами.

– Может, орнитологи. Я слышал, вороны могут тысячи километров пролетать. Может, его отметили где-нибудь на Урале, а он сюда прилетел.

Верьмеев недоверчиво посмотрел на Перлова.

– Слушай, мне кажется, ты что-то не договариваешь.

– Не договариваю, – кивнул Перлов. – Потому что если договорю, то ты первый рапорт на меня напишешь, что у меня психические отклонения. Я, конечно, задолбался здесь сидеть, но тут, на природе с пловом и лагманчиком мне комфортней, чем в дурдоме на галоперидоле, поэтому всему свое время.

– Хорошо ты про меня думаешь.

– Пойми, это не из неуважения. Тут место такое, самому надо разбираться. Мне совсем не надо, чтобы ты смотрел на меня, как на помешанного. Поэтому сам разбирайся, чтоб до нужной кондиции дойти. И я тоже сам разбирался.

Но разбираться было некогда. Это только казалось, что в такой забытой Богом части делать нечего. Верьмеев всегда найдет себе работу: проверка внешнего и внутреннего периметра, покраска забора, проверка безопасности. И если все делать тщательно, с душой, как это делал он, то и суток не хватит на все. А с утра опять новая проверка.