Гумнов уставился на край стола, за которым сидел Гуров:

– Натрепала она всем знатно…

– Рассказала правду. Зная, что ей это принесет выгодное в продвижении по карьере сочувствие. Что и произошло. А вы, достигнув совершеннолетия, покинули детский дом, получив от государства законное жилье.

Толик гордо расправил плечи:

– Я по жизни собственник!

– Который хотел отыграться на малолетках в последней ограбленной квартире за обиды пацанов на районе. Такие быстро срисовывают, уж простите мою природную прямоту с такими собеседниками, лохов. Но с хатой. Верно я говорю?

– Ошибаешься, че?

– А то, что, судя по жалобам соседей, притон в твоей квартире возник так же быстро, как зеленые гнойники на лицах приятелей, сидящих на «крокодиле». – Гуров показал стопку протоколов и покачал головой. – Это ж надо, сколько участковый бумаги на тебя извел!

– Кореша меня не обижали, – Гумнов жалко насупился.

– А откуда тогда эти справки из травмпункта? Многочисленные следы побоев, перелом руки, сотрясение мозга, открытый перелом носа, резаные раны, десятки швов… – Гуров поднял на подозреваемого усталый взгляд. – Мне продолжать, Франкенштейн?

– Ну, было дело! Кто старое помянет…

– Судя по записям об операции в областной глазной больнице, ты допоминался. Добрые кореша чуть левый глаз не выбили.

– И че?

– А то. Зная, как ты любишь искать виноватых в безобидных женщинах, предполагаю, что все обиды перенес на Свалову. И хотел отомстить ей.

Гумнов нервно потер руки, глядя в сторону.

– Как ты ее доставал, говори! – прорычал Гуров. – Сначала по мелочи? Воровал яблоки? Ломал садовый инвентарь? Относил в ломбарды украденные вещи, которые она реставрировала, да?

– Да! Да! Да! – завопил Толик, и все вздрогнули, до того это был сдавленный, истеричный, затравленный, похожий на детский крик.

– Она мне все позволяла. Чувствовала себя виноватой за то, что вернула в детдом. Реально ее косяк, значит. А я и рад стараться! Одних пудрениц, которые она собирала, десятки в ломбарды снес. Пропивал и к ней приходил с пьяной рожей: пусть полюбуется! Ритка только гранаты не позволяла тырить. Говорила, для карьеры ей очень нужно. Ну, что как бы богатая она, востребованная. Мне перепадало с ее зарплат. Че, я против буду?

– А днем к ней сегодня пришел зачем?

– Она на меня дарственную написала. От руки. На свой дом и бабкин в деревне. Говорила, мне туда тикать надо. Потому что там, – он показал руками кавычки, – фундамент моей будущей жизни. «Жизни после смерти». В общем, бред какой-то. Я подумал: «Битву экстрасенсов» пересмотрела. Но она вообще в последнее время странная была. Сама меня нашла. Пожрать принесла. Корешей выперла. Попросила прощения. Стала помогать. Хотя она ведь даже про малолетку ту знала. Я ей на свидании все выложил. Душу облегчил, так сказать.

– Значит, в день своей смерти Маргарита Ивановна показала вам документы и просила зайти за ними, когда ее визитер уйдет?

– Да. И ключи от бабкиного дома в деревне прихватить велела. Я боялся, что их ваши заберут.

– Заберут откуда?

Гумнов стыдливо улыбнулся.

– Из аквариума. Она там переделанные часы, которые на блошиных рынках скупала, хранила. Превращала их в забавные вещицы навроде сказочных и дарила мне, как игрушки. Говорила, что я с ними похож на Электроника. Наша фишка, еще когда я у нее жил, была. Мы тогда с ней к бабке в Синенькие на каникулы ездили. Та меня дюшесом кормила. Померла от инфаркта, когда я с корешами по малолетке Риткину хату обнес. Ритка потому меня и сдала обратно в детдом.

В словах Гумнова впервые слышалось нечто похожее на сожаление. Вопрос Гурова отвлек его: