– А если визит был запланированным?

– Вряд ли. Иначе хозяйка не возилась бы в саду до последнего, едва успев принять душ. И заметила бы это чудо природы до того, как облачилась в деловой костюм.

– Может, жертва была рассеянной?

– Вот уж нет! – Назаров вошел в гостиную, где уже рылся Озеркин. – Здесь полный ящик ежедневников. И все страницы заполнены: где, какие лекции, группы, организация квизов, детских праздников, квестов. Должно быть, она неплохо зарабатывала в галерее.

– Логично для дамы с претензиями, – в голосе Озеркина послышалось презрение. Гуров слышал такое много раз от детей успешных и жестоких родителей. От взрослых, выросших за фасадом идеальной семьи духовных интеллектуалов с улыбкой на изготовку на случай визита любопытной соседки с елейным вопросом, почему их сын или дочь не гуляют во дворе, пока те залечивают полученные накануне за тройку по математике синяки. По своему опыту он знал, что задавать вопросы сейчас не нужно. Живущая прошлым жертва сама ищет, на что натолкнуться взглядом, чтобы заговорить.

Так и случилось. Стоило Озеркину увидеть на полке тонкую вазочку с засушенной лавандой, как его голос зазвучал резко:

– Репродукции этого – как там его? – Боннара висят рядом с календарем, полным пейзажей Томаса Кинкейда, а это такой же символ художественного мещанства, как кот Мурр.

На этот раз удивленно переглянулись Папка с Баниным. Гуров впервые увидел в глазах девушки подобие уважения к своему вечному желчному оппоненту.

– Дулевский фарфор с барахолки, – Озеркин шел по комнате так, будто жил в ней и презирал годами, – стоит в серванте от ИКЕИ, на мойке – кружка-ведро. Значит, фарфор – для понта, а вот эта кадка – для утреннего кофе. «Черная карта», кстати, такая дрянь.

– Может, ей рисунок на кружке дорог был?

Гуров видел, что задавший вопрос Крячко с его интуицией был согласен с парнем, но хотел дать ему выговориться и научить своему видению места преступления коллег:

– Норштейн дорог представителям многих поколений. Они на нем выросли. Но этот кадр из «Ежика в тумане» есть на кружках одной из последних коллекций Императорского фарфорового завода. В Саратове есть фирменный магазин. Судя по декоративной тарелке с Шагалом, – он подошел к стене и перевернул сувенир, показав остальным клеймо в виде двуглавого орла и числом «1744», – Свалова там бывала. Будь она такой эстеткой, как хотела казаться со всеми своими репродукциями и сервизом, купила бы тонкую и легкую кружку с Ежиком там. Вообще все здесь какое-то фальшивое, нарочитое, что ли… Кимоно наброшено на кресло, но… – Озеркин поднес шелк к носу, – оно не пахнет ничем. Ни духами, ни кремом для тела, ни потом, в конце концов. Эта ткань ничего не впитывала, потому что не соприкасалась с телом. Значит, дома хозяйка носила что-то попроще.

Папка подняла плед, наброшенный поверх постельного белья на кровати:

– Флисовый спортивный костюм.

– Как богемно!

– В пайетках вечернего платья в шкафу, – сморщился Назаров, – проплешины.

Гуров внутренне усмехнулся очевидным мыслям этого ловеласа от МВД. Таким в голову не приходит, что женщины с неспортивными телами средних лет тоже носят такое.

– Тюбики с косметикой, – Папка сидела за трюмо в углу комнаты, – все пустые. Сыворотка для лица, средство для умывания, крем для век разрезаны, чтобы выскрести со стенок остатки средства. Роскошной жизнью это не назовешь.

– Ну, богема, – пожал плечами Крячко, – состояние души, а не банковского счета.

– Не до такой же степени! – Папка не успела взять удлиняющую тушь для ресниц, как кисть сама выпала ей в ладонь: – Вот, смотрите. Пластиковая резьба отломана. Это чтобы вычерпать скопившуюся под ней тушь.