Наши тени пишут нам письмена, которые мы не успеваем прочесть. Мы вообще очень малограмотны и умеем читать только написанное. Мы не читаем облака и деревья, звуки падающей воды и цветы, мы не читаем людей, а все ждем от них каких-то искусственных текстов.

Но книги открыты! Читайте! Читайте асфальт и ароматы раскаленных улиц, Читайте жесты и позы людей, читайте танец их пребывания рядом с вами. Не бывает случайных прохожих, вглядитесь – и вы прочтете по толпе и каждому из нас удивительное. Вы прочтете и поймете, что этот рассказ, прочитанный вами сегодня на улице, составлен специально для вас и только один раз – завтра вы будете читать уже нечто иное.

Мир – шелестящая перед нами книга, и эта картина – одна лишь страница волшебной книги. Читайте!

Что может быть тайной жизнью неведомого нам Марка П. и кто такой Марк П.? Не является ли тайной жизнью Марка П. эта миловидная женщина, в которой художник узнал вдруг ту, давнюю и далекую, что обожгла и чуть не расклеила его только начавшуюся семейную жизнь?

И вот теперь он рисует ее, казавшуюся тогда такой роковой красавицей, а теперь – с неряшливо расползшейся после родов задницей, вульгарную, животнотворящую. Он рисует ее и в работе топит и растворяет давнюю вину перед своей спутницей на пути жизни и работы, постаревший стыд и умиротворяет свою совесть – все прошло, прошло безвозвратно, и нет тому возврата, и пусть другой, неведомый и невидимый с лица, цацкается с ее чадом, пусть теперь она тому, чужому и другому, калечит жизнь истериками и припадками любви, ревности, измены, а он, художник, давно встал и пошел вон, и ушел вовне.

И теперь эти яркие фигуры – лишь слабые призраки его памяти и совести.

У кого из нас за плечами нет подобной истории из тайной жизни? И что мы сделали, чтобы избавиться от этой тяжести, чтобы превратить ее в легкое привидение?

Никто не знает, что делает художник, когда рисует: говорит сам с собой? С нами? С Богом? молчит? «Мазня» – скажет любая обезьяна или новый русский, и будут правы, потому что это нельзя жрать, утилизировать, использовать. Картина появляется не только из-под кисти художника, но и при взгляде зрителя. В этом смысле она может появляться бесконечно долго. И тогда мы говорим о бессмертии произведения…

Но он сказал им: если не увижу на руках Его ран от гвоздей, и не вложу перста моего в раны от гвоздей, и не вложу руки моей в ребра Его, не поверю.

Ин. 20.25

Мучительна и страшна картина. Коротышка Фома по прозвищу Близнец аж на цыпочки привстал, чтоб вложить свои пальцы в теперь навсегда непросыхающие раны Христа, а изумленные апостолы обступили Учителя и Фому, чтоб через этого неверующего и сомневающегося еще раз убедиться в несомненном – Христос Воскрес!

Эта картина – еще один автопортрет художника, точнее, его размышлений о характере и значении опыта в познании.

Неопровержимость опыта в том, что, пусть последним, но апостол Фома уверовал в Воскресение.

Ограниченность опыта – в том, что Фома поверил, но последним. И на целых восемь дней опоздал со своей верой. А это всегда опасно – оказаться последним и опоздать с прозрением.

Но не может Фома, а, стало быть, и Алек Рапопорт, принять просто так веру на веру, не проверив ее своей жизнью и жизненным опытом. И сколько же им пришлось испытать, чтобы сказать себе «верую!».

Фома как образ противоположен Алексею. Оба по имени – «Божьи люди». Но один – через сомнения и испытания, другой – с наивной и счастливой легкостью.