Его хватило на десять лет… Он умер в Канаде, в Ванкувере, в 2001 году в возрасте 54 лет. Приняв канадское гражданство, он остался – по внутреннему убеждению и признанию других, русским композитором. Сердце не выдержало и надорвалось…

– Эй, там, внизу! Пора!

– Подожди, подожди… это место надо переделать… и сократить…

– Твое время истекло. И я неумолима.

– Ты ничего не понимаешь. Ведь это совсем новая для меня манера. Это – тональная, диатоническая, подчас даже без случайных знаков, музыка, я использую репетитивную технику и некоторые черты минимализма. Вот, послушай-ка это место…

– Мороз по коже. Что ж так безнадежно? Неужели тебе не преподавали оптимизм?

– Именно потому, что преподавали. И даже, помнится, был госэкзамен… А это – сразу на двух роялях… Тебе не кажется, что тут, для большей вокальности музыкального текста, стоит немного растянуть? А это – колокола… Набатные…

– Увы, нам пора…

– Прошу тебя, не спеши. Осталось совсем немного.

– Ты ошибаешься. Теперь ты будешь сочинять свою музыку вечно…

…Кассету с записью произведений Николая Корндорфа я передал в библиотеку ЦМШ, вдоволь наслушавшись этими звуками…

Тихий гений взволнованного мира

(Requem – Мы помним)

Умер Алек Рапопорт

После минутного молчания речь о нем возвращается сдавленным косноязычием. В серой мути короткого питерского дня, под роскошными калифорнийскими небесами и в вышних прошелестело «умер Алек Рапопорт», большой и настоящий художник.

Он умер достойной смертью художника – в горькой нужде, в мастерской, за работой, лишь начав «Троицу».

О его картинах сказано и будет сказано много, сейчас мы прощаемся с ним, художником совести.

Сквозь предельную простоту и лаконичность его полотен очень трудно прорваться к закрытому, израненному и беспощадному к себе художнику, с тихой яростью отстаивающему совесть и веру. За удлиненным, искореженным и взволнованным миром стоит со-весть как диалог трепетной и робкой души с Духом («Смерть Симеона Столпника»). Совесть – самое дорогое, что есть на свете, но стремительно теряющее цену при продаже или попытке торговать. Он ни разу не предпринял этой попытки. Но нет укоризны в его суровом, хорошо проветренном и искаженном волнением мире («Образы Сан-Франциско»).

Пока живы и колки в нас угрызения совести, пока мы можем терзаться муками сомнений и идти неисповедимым путем вослед призванию – нам будет что увидеть в полотнах Алека Рапопорта.

К таким людям жизнь и люди особенно беспощадны. Покидая в 1976 году страну, он оставил на произвол судьбы и совести других людей 300 своих картин, прося и надеясь, что их со временем удастся перевезти через «священную и нерушимую». Его уверяли и ему обещали… К хозяину не вернулась ни одна. «А на этой стене – Алек Рапопорт, подарено нам самим художником» – теперь вы можете смело это говорить, он никогда не ловил вас за руку, а теперь и вовсе умер. У художника нет адвоката, только прокурор и стража – он сам и его творчество.

Большой художник, он был обречен на одиночество, даже в кругу любящих и понимающих, он – вечно сомневающийся в собственном бытии, а не Бытии Бога («Неверие Фомы») и только в картинах утверждающий свое присутствие в мире. Одиночество оглашенного, на пороге Храма («Плач у стен Храма») – одиночество того, кто, видя Храм, еще не видит себя в нем – что может быть горше?

Секрет его одиночества: он, как кукушонок из гнезда малой птахи, выпал из времени и истории. Он с нами, да. Но он и античен, как трагическая маска («Автопортрет в виде маски Мардохея»), он сверстник, собеседник и современник Рембрандта («Автопортрет»), Шагала («Вечеря»), Гойи («Талмудисты»), Андрея Рублева («Образ», «Из жития Св. Николая»), его картинами можно иллюстрировать Рабле и Экклезиаста. Он – из колыбели и у гроба евро-еврейской культуры, на прекрасных и наивных окраинах которой – Россия и Америка, низменный Питер и гористый Сан-Франциско. Он еще и там, где нас еще нет и где другие, неведомые нам генерации будут с удивлением говорить «он наш»..