Бабуля по простоте своей не сообщила, а мать Егора в сумятице мыслей совершенно забыла спросить номер рейса и время прилёта, а когда спохватилась, было уже поздно – бабуля положила трубку. В итоге неизвестно оказалось даже то, из какого аэропорта она вылетала в Питер. Из Горно-Алтайска регулярных рейсов не летало, и где сейчас сидела бабуля в ожидании посадки на самолет, в аэропорту ли Барнаула (находившегося в 250 км. от ее села), или в каком-нибудь другом – оставалось только догадываться.

Компьютера не было, интернета не было, мобильных телефонов тоже не было; в прихожей лежал тяжелый телефонный справочник, мать Егора нашла в нем справочную Пулково, но это не помогло, без элементарной информации о рейсе отследить передвижения бабули не представлялось возможным.

В конце концов, взрослый человек! – неуверенно предположила мать Егора. Долетит – позвонит из аэропорта… уж всяко догадается как-нибудь сообщить, вызовет такси. Но бабуля не звонила. Прошло несколько часов, предпраздничный день постепенно сменялся праздничным вечером. Вместо радостного возбужденного волнения дома царило напряженное ожидание. Надо сказать, Егору оно нравилось, забавляло. Всё интересней, чем тушить в новогоднюю ночь соседскую квартиру. Он не сомневался, что бабуля найдется, и в душе своей был рад, что она приезжает.

Примерно в половине десятого вечера мать Егора засобиралась в аэропорт. Вестей никаких так и не поступало, телефон зловеще молчал, и нужно было срочно принимать решительные меры. Егор тоже хотел ехать, но мать не взяла его, велела оставаться дома на тот случай, если бабуля приедет сама, уж адрес-то она знала наверняка, в гостях бывала не раз.

Егор остался один. Он не ел приготовленных матерью салатов и запеченного мяса, не смотрел новогодние передачи по телевизору, а уселся к окну и с необъяснимым удовольствием и затаенным ожиданием разглядывал темную заснеженную улицу. Снаружи было пустынно и тихо, и только где-то вдалеке, на более оживленных улицах, слышались отголоски веселья, какие-то вскрики, смех, возможно, шум хлопушек и петард. Изредка мимо дома спешил одинокий прохожий или небольшая компания.

Какая романтичная пустота и тишина, в самый разгар праздника, и как уютно и тепло дома!

Тем временем шел двенадцатый час. Егор начал беспокоиться. До аэропорта примерно полтора часа ходу, и к одиннадцати мать должна была быть на месте. Он очень надеялся, что к часу ночи она вернется, с бабулей ли или нет – уже не важно. И мать не обманула его ожиданий. В час с небольшим в замочной скважине недовольно и нетерпеливо заёрзал ключ, и в квартиру буквально ввалились мать с чемоданом наперевес и бабуля.

Мать нашла бабулю в аэропорту, в зале ожидания, терпеливо сидящую на скамеечке. Ни звонить и сообщать о своем прибытие, ни добираться сама бабуля не стала, она просто сидела и ждала, что, возможно, за ней кто-нибудь приедет и заберет ее. А если бы не приехали и не забрали?.. казалось, бабуля покорно приняла бы и такой итог, смирившись и пополнив ряды городских бездомных. Эта трогательная пассивность и непротивление судьбе вызвали в матери Егора такой прилив сострадания к старому, беззащитному человеку, что она даже не стала ругаться на бабулю за ее беспомощность, а схватив ее вещи, поспешила с ней на 39-ый автобус, чтобы, быть может, еще успеть на метро. Новый год они встретили в автобусе, на полпути к Московской. Далее мать решила-таки не испытывать судьбу и у метро поймала такси, которое в целости и сохранности довезло их до дома.

Егор не долго радовался приезду бабули. Поскольку вариантов не было, бабуля поселилась у них. И поскольку комнат имелось всего две, мать Егора, как полноправная хозяйка жилплощади, отправила бабулю жить на половину Егора. Само собой, также требовалось и прописать ее, чтобы иметь доступ к поликлиникам, пенсиям и прочим благам. Егор воспринял заселение на свою территорию так, будто его прижали к стенке в туго набитом лифте. Это была практически клаустрофобия. Бабуля разложила повсюду свои принадлежности и увеселения, книги, газеты, кроссворды, вышивку, очки, вставную челюсть, ветошки и тряпочки, вроде и ненавязчиво, но для Егора словно транспаранты, гласившие с издевкой: «теперь эта комната не твоя, не твоя! Ты ничтожество!». И еще – запах, едкий старческий запах простого мыла и мочи. Помимо этого, бабуля кричала по ночам. Егор спал на диване, а бабуля рядом на кресле, и часто, примерно в час или два ночи, принималась во сне выть волком, визжать, кричать в голос. Эти звуки вырывали Егора из глубины сна, сердце его бешено колотилось, в голову словно втыкали кол, и еще долго после этого он не мог заснуть. Однажды, разбуженный среди ночи бабулиными криками, он с досады саданул ей кулаком по спине, о чем потом сожалел. Она тогда не проснулась, но выть перестала, а может быть и проснулась, Егор не знал. Его долго мучили угрызения совести за этот удар.