– Не все знают об этих дорогах, – сказал Тимур, – тут легко заблудиться и застрять, поэтому и не стоит ожидать преследования. Момент ясен?

– Как же не понять? Ты мозговитый парень. Я тебя должен слушать, иначе не получу денег.

Тимур резко остановил машину. Они ехали медленно, но Егора бросило вперёд. Он выругался, стукнувшись локтем.

– Послушай меня, сосунок, – гневно сказал Тимур и его глаза едва не вываливались со своих мест. Он не собирался терпеть подобную наглость, – если бы не твой отец, что попросил меня пристроить отпрыска, я давно свернул бы тебе шею и закопал по дороге, понял? От тебя толку, как от собачьего дерьма. Ты только болтать умеешь. Если хочешь приносить пользу, лучше запоминай дорогу и учись говорить с людьми так, как я. Момент ясен?

– Ясен, – с обидой сказал Егор и отвернулся. Тимур схватил его за подбородок и повернул лицом к себе так резко, что в челюсти худощавого мужчины что-то хрустнуло.

– Не смей отворачиваться, когда с тобой разговаривают. Ты не дома, тут разбираться не станут. Если делаешь дело, думай постоянно. Отвернулся, значит считаешь собеседника хреном собачим и он так же будет относиться к тебе. Момент ясен?

– Да, – сказал Егор и взялся за челюсть. Тимур положил руки на руль, глянул на дорогу, улыбнулся и завёл двигатель.

– И запомни: важнее всего доброта и приветливость. Момент ясен?

Тимур дружелюбно улыбнулся, его крупное лицо стало мягче. Оно засветилось добротой, но внутри горел огонь гнева и жестокости, что делало лицо страшным для того, кто знал внутрь этой наброшенной маски. Егор со страхом глядел на приятеля, который был старше на десять лет. В подобные моменты он не хотел ничего говорить. Челюсть до сих пор болела. Машина двинула по безлюдным тропам, где едва заметны были следы дороги.

Мужчины направлялись в Зорецк.

Гул мотора оглушил двор. Худая женщина с взволнованными глазами выглянула из окна, отодвинув занавеску тонкой рукой. На пальце блестело обручальное кольцо. Сколько лет она выглядывала во двор вечерами, боясь увидеть машину с включёнными мигалками, боясь, что в ворота войдёт не супруг, а его коллега, прибывший доложить трагическую новость. До сих пор она не привыкла к этому страху. Фары осветили на секунду её овальное лицо, глаза блеснули в темноте.

Его машина! Всё в порядке!

Женщина не двигалась, пока машина не остановилась и последний звук двигателя не замер в тишине ночного двора. Дмитрий Суриков вышел из машины. Слабый свет фонарей осветил лицо, и супруга задышала спокойней. Собака, виляя хвостом, подбежала к хозяину. Суриков прикоснулся к шерсти рукой, погладил пса. Закрыл ворота, затем направился к дому.

Как же долго он идёт! – думала женщина, но задёрнула занавески, чтоб супруг знал, что она не переживает, что она сильная и способна принять его работу за верный выбор.

Стук входной двери, звон оставленных на полочке ключей. Два удара, это Дмитрий сбросил на пол обувь. Теперь его шаги не будут слышны и он резко ворвётся в комнату, как запах разлитого одеколона. Надя сидела, глядя на дверь. Она поднялась со стула, услышав возню у дверей и ожидала, когда супруг войдёт, чтоб обвить руки вокруг его шеи и поцеловать нежно, но довольно крепко.

Дверь отворилась, в темноте появились очертания лица. Серое пятно на щеке и торчащий нос виднелись в слабом уличном свете. Дмитрий включил лампу. Перед ним стояла супруга.

– Как прошёл день? – спросила она, протягивая жаждущие губы. Она хотела ощутить прикосновение мужа, хотела лично проверить, что он здоров, что это не обман.

– Так себе. Много работы.

Суриков не хотел говорить супруге о том, как ощущает себя мать погибшего Виталия Божкова, как она плачет и не находит места, крича всем об убийстве её сына, а в глазах и лице можно прочесть бесконечную тоску, обрызганную горем, которое нельзя смягчить ни одним в мире кремом. Дмитрий поцеловал жену, провёл рукой по её волосам и долго глядел в усталые глаза.