Марк изумленно смотрел на нее.

– Не понимаю, откуда вы… С чего вы взяли? И причем тут Нагмани?

– А притом, что сказка это. Нет никакого Нагмани, никакой жемчужины. И не было никогда.

– Откуда вы знаете?

– Так ваша мама сама об этом сказала. Моей маме. Они тогда и поругались в хлам. Моя мама сказала, что нехорошо детей обманывать и мужа. Потому что Матвей Ефимович тоже думал, что эта жемчужина существует, а ее не было. Ее ваша мама придумала, чтобы он на ней женился. И Камилла Эдуардовна маму мою потому и выгнала, чтобы потом сказать, если что, будто все эти рассказы, что Нагмани нету, моя мама придумала сама, чтобы отомстить ей за то, что она ее выгнала и больше не общается.

– А зачем ей было это рассказывать?

– Она выпила тогда много. Праздник же был, Новый год, кажется. Она, наверное, не хотела, случайно вышло. Бывает.

Марк молча поднялся из-за стола. Кира прищурилась. Переборщила, кажется. Нагородила чепухи. Сейчас посмеется над ней. Скажет, ты сама – дура пьяная, раз такую пургу несешь. И будет прав, если начистоту. Из ее версии белые нитки торчат, как из ежа иголки. Ну, понятное дело, она ж не готовилась, на ходу, что попало, придумала. Она попробовала его притормозить.

– Ты не сказал, как там Катя? Я бы хотела ее увидеть.

– Нет, – ответил Марк и стремительно пошел к выходу из зала.

Рядом возник Семен.

– Вы что, поссорились? Что случилось?

– Ничего. Я спросила, что с Катей, а он взял и ушел.

– Катя больна, – ответил ей чей-то голос. – Она не ходит, у нее отнялись ноги. Но если вы желаете увидеть ее, я мог бы вам помочь.

Голос был очень красив и принадлежал мужчине, причем явно в возрасте. Кира подняла голову. Так и есть. Около пятидесяти, скорее даже за пятьдесят. Хорошо сложен, подтянут, очень импозантен. Темные волосы как пеплом подернуты, очень впечатляюще, стрижка – волосок к волоску, глаза серые, рот крупный, волевой. Орлиный нос, высокий лоб. Подбородок четко очерчен, руки ухоженные, сильные, сухощавые. Красивый дядька и одет великолепно. Ботинки – мечта поэта, замша такая мягкая, смотрится словно бархат. Черт, почему для женщин из такой кожи не шьют обувку?! Так и хочется спросить, где брали.

– Это местное производство, – пояснил мужчина, проследив, видимо, направление ее взгляда. – Можно?

Семен аж подскочил со стула.

– Господи Боже, Иван Ильич! Да конечно, конечно, я счастлив, садитесь, конечно, обяжете… Официант! Да где же он? Вино же, принесли вино-то?

– Принесли, принесли, – эхом откликнулся ему Иван Ильич и взял бутылку за горлышко. Потом повернулся к Кире.

– Ну что, за знакомство? Вас ведь Кирой зовут? А меня – Иван Ильич. Давайте, я налью вам.

Кира подставила бокал. Семен обмяк на стуле. Вид у него, подумала она, словно сам Зевс сошел к нему с Олимпа поработать виночерпием.

Собственно, так оно и было. Просто Кира была не в курсе местных раскладов, зато весь зал уже оценил происходящее и точно так же обмяк вслед за Семеном.

– Ваше здоровье, милая Кира. С Новым Годом вас. Вы уверены, что действительно хотите видеть Катю?

Кира усмехнулась.

– Если бы не хотела – не спрашивала бы.

– Тогда встретимся завтра. Сегодня уже поздно. Катя – почти инвалид, засыпает очень рано. Завтра я отвезу вас к ней. Я пока не знаю, во сколько. Давайте созвонимся, хорошо?

– Конечно, – с готовностью ответила Кира, – у меня на завтра нет планов. Во всяком случае, тех, которые нельзя было бы отменить. Я должна ждать вашего звонка – правильно?

Он засмеялся.

– Правильно. Вы умница. Я позвоню в первой половине дня, после двенадцати, и решим. Напишите мне свой номер.

Кире под руку лег маленький изящный квадратик, металлический, похожий на портсигар. К нему, с одной стороны, на цепочке крепилась маленькая тоненькая шариковая ручка, похожая на стило – древнюю палочку для письма. Она открыла защелку, откинула крышечку. Внутри лежала стопка белых листочков, гладких, глянцевых, склеенных по верхнему краю, на манер отрывного календаря.