Я сердце своё слушаю, думаю: Очаг свет несёт, а слова могут исцелить. "Отвага" и "Пронзающий" шепчу, жезлом свет вызываю, но понимаю – нужно ещё слово. Подхожу ближе, говорю:

– Скажи мне, Певец, что тебе нужно для покоя?

– Прощение, – шепчет он, – чтобы простили меня.

– Тогда слово третье – "Прощение", – говорю я, и жезлом над ним махнула, Очаг засиял мягким светом. – Прими его, отпусти голоса, и лес тебе простит!

Тёмный Певец протянул худые руки, свет Очага его обнял, тени с плаща слетели, будто дым растаял. Глаза его засветились, как далёкие звёзды, а лицо разгладилось, будто молодость вернулась. Он вздохнул глубоко, и голоса птиц из теней вырвались – звонкие, как колокольчики на ветру, чистые, как утренний хор.

– Спасибо, Странница, – шепчет он, голос теперь мягкий, без тоски. – "Отвага" дала мне силу, "Пронзающий" свет вернул, а "Прощение" душу исцелило. Не причиню я лесу зла, обещаю.

И растворился в свете, оставив после себя лёгкий шёпот благодарности. Лес ожил – птицы вылетели из веток, песни их заполнили воздух, а деревья зашумели, будто радуются. Светлячок над поляной закружился, светом своим лес озарил, и даже Серко хвостом завилял от радости.

И вновь дрогнул жезл, руны засияли, видно, новые сказки обещают, а клубок тихо засопел, довольный. Серко рядом сел, язык высунул, глаза блестят, и говорит:

– Ну что, Странница, лес теперь поёт краше моего! А Певца-то пожалели, молодцы! Слова эти – сила, а мы их нашли!

– Да, Серко, – отвечаю, улыбаясь, – слова сильнее меча, когда с сердцем сказаны. Идём, ещё пути много впереди.

К нам Феникс прилетел, крылья запылали, перья искрами сыплются, и говорит:

– Ну что, Странница, четвёртая сказка спета. Очаг у тебя, а нить новая ждёт – веди к горам, где ветры плачут!

С крыла его нить слетела, светлая, как утренняя заря, и указала на горы далёкие, где ветры воют, будто плачут о прошлом. Так пошла я дальше с Серко, путь мой – сказок полон, а что впереди —вскоре нам откроется!

Сказки Феникса: Сказка о Горах, Где Ветры Плачут

Вновь иду я по тропе, что вьётся меж холмов, клубок в руках держу, жезл ясенный впереди сияет, а нить светлая, будто звёздный луч, дорогу указывает. Серко рядом бежит, ушки торчком, носом воздух втягивает, то ли снег чует, то ли беду. Прошли мы леса дремучие, где теперь птицы поют, да поля широкие, где травы высокие шепчутся о былом. Ветерок с севера подул, холодный, как дыхание зимы, и запах снега принёс, острый, колючий, от которого в груди защемило. Далеко впереди горы показались – высокие, острые, как зубы дракона, что в старинных сказках деда моего жили. Вершины их снегом покрыты, будто шапки белые надели, а над ними тучи темнеют, и ветры воют, тоскливо, протяжно, аж сердце сжимается, словно кто-то невидимый за душу тянет.

– Ох, Странница, – говорит Серко, шерсть на загривке дыбом, глаза блестят, как угольки, – ветры эти мне не по нраву! Воют, будто волков стаю созывают, а дух мой лесной дрожит, как лист осиновый на ветру!

– Не бойся, Серко, – отвечаю, сама чувствуя, как холод пробирает до костей, – Феникс нас сюда привёл, значит, дело важное. Разберёмся, что к чему, как всегда.

Смотрю я на горы, а внизу, у подножия, тени кружатся, будто танцуют, как в том мире ином, что я в первой сказке видела. Тени тонкие, длинные, из тьмы сотканные, но в их движении что-то живое, словно они зовут, просят о помощи. Вспомнила я, как в том мире Хранитель Теней пел, голос его гудел, как колокол, а тени вокруг плакали, света прося. Сердце моё тогда дрогнуло, и обещала я им Очаг вернуть, свет их миру принести. И вот они здесь, в горах этих, за мной следуют, будто тени мои собственные, только живые, шепчутся меж собой, да ветры их голоса заглушают.