– Откуда, почтенный Абай, такой нож у тебя? Редкой работы вещь! Отменное железо!

Адай оживился – сумел-таки угодить бегу. С нарочитой небрежностью сронил:

– Да так, у одного кочевого кузнеца по случаю прикупил. Сказывал он, что за рекой Ирба есть удивительная гора. Вся целиком из железа! Издавна хонгораи у ручья Железного роют ямки в земле да руду выкапывают. Железо пожогами выплавляют.

Бег тут же прикинул в уме: «Немалые выгоды сулит подарочек. Надо бы на ирбинских подданных ясак наложить не мягкой рухлядью, а железом. Железо в цене дороже собольих и беличьих шкурок. – И покосился на заклятого дружка: – Интересно, зачем это Адай проболтался о прибыльном дельце? Скаредней бая в степи трудно сыскать. Быстрей песок засыплет пустые глазницы черепа, лежащего в степи, чем его глаза насытятся видом денег и золота. Хитрый лис! Намеренно распустил свой язык. Как возле норки сурка кружит. Петли вяжет, силки расставляет… Ну, ну, охотничек, смелее!»

А бай между тем дальше вкрадчиво плетёт паутину словес:

– Негоже старым приятелям держать сердце друг на друга. Не пора ли в знак примирения породниться? Поставить новую юрту молодым да наделить множеством скота. Тут и раздору пустому конец.

От человеческого языка, говорят, даже камень может расколоться. Задумался Курага: «И впрямь, с чего бы им, двум богатеям, продолжать враждовать? Богаче жениха для Побырган всё равно в здешних местах не сыскать. Начин и собой не дурён – не противен будет. А то, что у парня ветер в голове гуляет, невелика беда. У моей хитромудрой лисоньки ума на двоих хватит. А нравом она и вовсе кремень! Живо приберёт молодца к рукам».

Видя, как взгляд бега помягчел, Адай, наконец, ступил на самую тайную тропу разговора:

– Приехал я, сиятельный бег, горе своё с тобой разделить, о родственной помощи молить. Не дашь ли своему наглому батраку укорот, чтоб навета на моего сына не возводил? Не дело, когда презренные рабы осмеливаются, как паршивые псы, брехать и клыки вонзать в благородное тело баев. Скоро, на второй день месяца заготовки бересты[18], твой дерзкий батрак Айдас призовёт на улусный суд моего Начина. Не попусти испачкать грязной сплетней светлое имя будущего княжеского зятя! Не позволь оскорбить его белого тела плетью! Власть бега грозная, тяжёлая, но и благотворная, как солнце на небе.

«И в самом деле, – согласился в мыслях польщённый князец, – разнесут потом аульные сороки по округе, что Курага дочь, как какую-то плешивую овцу, выпихнул на руки никудышнику с поротой задницей. Надо, надо сохранить достоинство байского сынка. Будет тебе, Адай, щедрый отдарок за подношения».

Но вслух ничего не посулил, отделался отговоркой:

– Если вдвоём поднимать бревно, оно легче вдвое. Да будут благосклонны к нам верхние духи, и с этой напастью справимся.

С тем и проводил из юрты озабоченного Адая. А сам велел тайно призвать к себе палача улусного суда – Чухула. С полнамёка тот понимал волю бега: то его плеть насмерть хлестала, срывая окровавленные лоскуты кожи со спины, то вдруг становилась шёлковой – не секла, а нежно гладила спинку провинившегося. Это смотря по размерам мзды, часть которой за догадливость бег жаловал приближённому батыру. И чем больше плата, тем нерушимей каменное молчание палача. Никакая арака не развяжет языка преданному служивому.

Вот и сейчас Курага на ухо шепнул Чухулу приказ и отсыпал в протянутые ладони половину серебряных монет из пожертвованного Адаем кошеля. Низко поклонившись, Чухул тенью выскользнул из юрты, а Курага наконец возлёг на шёлковое покрывало пышного ложа и, довольный собой, захрапел до вечера.