«Да, да, – подстёгивал удивление оборвыша Курага, – и скота у меня великое множество, и земли немеряно. И клеймённых моим перстнем рабов тьма. Кошма богата, да не для твоего брата, серая кость».

И Курага стрельнул глазами в сторону мальчишки. Понятливая Абахай, брезгливо тыча пальцами в спину, выпроводила поводыря в юрту для слуг. Отдышливо пыхтя, бег поднялся навстречу уважаемому гостю и в знак особого почёта поприветствовал поднятыми вверх руками.

Елейно поинтересовался:

– Позвольте узнать Ваше почтенное имя?

– Я Ойдан, народный сказитель горловым пением хай[12], – едва слышно произнёс старец, точно корявый улусный осокорь прошелестел листьями.

«Ага, – прикинул в уме Курага. – Ойдан – мудрый, значит». И на всякий случай польстил:

– Называемое Вами имя прославлено в народе.

Бег услужливо, под локоточек, провёл старика на почётное место и усадил на белую кошму по правую руку. Любезно продолжил:

– Благополучен ли был Ваш путь и как Ваше здоровье?

А сам с ехидцей подумал: «Поди-ка, народный любимец, ты досыта только из собачьих чашек хлебал да лизал чёрную сажу у чужих очагов? Вон как глаза запали, а ноздри от голода слиплись. Видать, не сегодня-завтра где-нибудь в пути околеешь».

Хайджи, точно угадав его мысли, мягко улыбнулся:

– Спасибо. Больной крепок душой. А скрипучее дерево под ветром шатается, да не скоро валится.

У Кураги сердце захолонуло: «Слеп старик, а мысли читает! Знать, сам Эрликхан, правитель нижнего мира, ему помогает».

Струхнул бег и ещё угодливей пожелал прозорливцу:

– Да будет путь Ваш бесконечным!

Старец слегка поклонился:

– Да будет очаг ваш вечным! Пусть преумножится скот вашей земли!

– Надолго ли, уважаемый хайджи, в наши места?

– В месте, где голодал, не оставался больше суток, а в месте, где сытно кормили, задерживался и на девять, – намекнул сказитель.

Князец всё понял и преподнёс гостю чашу с лучшими кусками отварной баранины. Старик жадно вцепился редкими жёлтыми зубами в духмяное мясо. Он с наслаждением высасывал нежный спинной мозг из позвонков, облизывал жир со скрюченных пальцев. Бег налил пиалу араки и вложил в руку слепца, сухонькую, костистую, похожую на куриную лапку.

Но сказитель, принюхавшись к кислому запаху молочной водки, отстранил пиалу и покачал головой:

– Лучше воду пить, чем араку. Пусть имеет человек ясный ум и долгий век! Не угостишь ли, достопочтенный Курага, айраном?[13] Он для души и тела полезней.

Князец подал айран и осторожно спросил:

– Не порадуете ли вечером наш слух своим мастерством?

– Как пожелаете, высокородный господин. А сейчас позвольте прикорнуть где-нибудь.

Курага приказал слугам помыть старца и уложить отдыхать в юрте Абахай. А ей повелел исполнять все пожелания хайджи, иначе отведает гнева хозяйской плётки. Дочь и молодую жену он тоже отправил в свои юрты, потому что самому нестерпимо хотелось вздремнуть после сытного обеда. Свычка…

Только собрался Курага возлечь на мягкую и такую желанную сейчас постель, как услышал у юрты топот копыт. Вспомнил, что кликнуть некого. Сам вышел навстречу новому нежданному гостю и оторопел: «Вот уж кого не ждал у своего порога, так это бодливого козла Адая! Уж лучше сразу на змею наступить, чем лишний раз встретиться с этим злыднем!»

Но тот, спрыгнув с коня, вдруг покорливо опустился в пыль у ног бега. И точно душистое масло пролилось на душу Кураге: «Сегодня поистине удивительный день! Видать, особое благоволение верхних духов с небес свалилось на меня за почтительный приём дряхлого грязного хайджи!»

И он гордо огляделся по сторонам: все ли улусцы видели, как спесивец Адай обметает чёрными бархатными обшлагами халата княжеские сапоги? И только после этого скрепя сердце пригласил бая в юрту к столу испить чаю. Сам кликнул слугу, чтоб тот принёс пресных лепёшек и сладких мучных шариков поорсах.