– Дуры! Они же мамки наследников: коли без мужей окажутся с малолетками, сами Ордой будут править!

– Так ты знаешь – они нет.

– Ну, это дело хоть и не простое, да решаемое. Вот ведь, на недельку съехал – как в тридевятое царство приехал!

– Ой, Гуща, какие у тебя руки холодные…

– А ты и погрей…

…Лежал ряжом, разом откинувшийся, молчаливый, почти чужой…

Тихо спросила:

– О Ханум вспомнил?

– Ревнуешь?

– Да ты что, я ей по гроб жизни следочки целовать буду – она мне тебя подарила.

– Как это?

– За неделю до смерти призвала-приказала… Будешь Гуще-беку женой: я знаю, ты его любишь-молчишь. Я ей – но коли не возьмёт, как тому быть, как мне проситься? А она: возьмёт – я прикажу… Первый раз от неё такое слово слышала.

– А и приказала, сказала так: я не прошу по нашей любви – велю по оставляемому сыну: возьми Постю в жёны на моё место. Она тебя любит, и сына полюбит, но она умная и твёрдая, будет ему и нянюшкой и наставницей. Будет вас обоих беречь, наставлять, держать…

– Гуща, я слыхала, она крещёная. Я когда в церковь хожу, всегда свечку ей ставлю, а какой святительнице – не знаю, какая приглянется…

– Святой Анне…

– Я тоже так гадала – она вся такая… Гуща, ляг к стенке: я Аюшку проведаю, он спит раскинувшись, да и утром первой вставать – разбужу…

– Не забудь добрую одежду Аю собрать – поедем в Татарки…

– Мне с вами?

– Нет, тут дело большое, обговорим в мужиках. Коли всё сладится, они все сами приедут прощаться. Тогда наревётесь.

– Значит…

– Да. Им в степь: Арслан-апа теперь князь, повыше Пронских – Ряполовских, почти вровень с Велим Рязанским.

– Застолье здесь готовим?

– Непременно, но тут уж…

– Да хоть сей час явись, пока по Гущам идут, столы застелим, первую закуску поставим – пока распробуют, уже и пир накрыт. Ну, спи!

– И ещё… Сходите, приберите в терему, занесите, что надо… Печи протопите… Помянем, посидим…

– Гуща, всё сделаю – поправлю. Отставь думу – утро вечера мудренее. Спи: за ночь всё в голове утрясётся…

Выехали утром по первой выти, не по дню принаряженные: в шапках с кистями, сапогах с напуском, поверх кафтанов епанчи-летники – пока собирались уже взопрели: солнце накатывало жарой. Гуща, Севрюк, Сом, Лют на конях в доброй сбруе – и на игручем маштачке Айка, одетый под боярского сынка покрытый мохнатым колпаком. Сидел как в креслице в высоком немецком седле с держащей поясницу охватистой задней лукой.

Дрыгал ножонками, натягивал и отпускал поводья, покрикивал:

– Но!…

– Не балуй!…

– В намёт!…

Впрочем, маштачёк игрался не хуже хозяина: частил копытцами, вдруг с ровного бега переходил на щёпотный, бочком перед мордами рослых хозяйских жеребцов. Оба были счастливы распахнувшейся свободе.

Только бдительный глаз заметил бы, что поводья мальца-ездока не взнузданы, а прячутся с шлеи под наперсник, а конь и всадник вольны друг от друга; с удил же ещё одна шлея уходит вперёд под руку Гущи…

– Ну-ну, будет вам – иногда одёргивал тот; так, для порядка. Значительно суровей косил глазом вбок на шалунов его могучий, под тяжёлого всадника в броне, жеребец, при случайных сближениях норовивший толкнуть, а то и ухватить зубами расшалившегося маштачка.

На полпути встречь на лесную прогалину выехал Арслан-бек воевода, а за ним по чину в сопровождение Акбарс-батыр и Жеребок – только давно уже тем прозвищем не поминаемый. Развернулся, в силу вошёл широкоплечим цветущим мужчиной: кудрявая головушка, мягкая бородушка; теперь уважительно называемый сторонними Жеребцом.

Гуща об одну руку и щека в щеку обнялся с Арслан-беком, ладонь в ладонь хлопнул с Акбарс-батыром и Жеребком…

…И звонкий голосок разнёс тишину и чин!…