Разбросанные по полю, уставшие, но окрылённые победой, воины выкрикивали, что каждому приходило в голову.

Кто-то – «Разо-о-ом!», кто-то – «Княжич!», кто-то – «Сла-а-ава!» или «Владыка!». Но в этом неразборчивом, многоголосом гуле безошибочно угадывалось главное – безграничная преданность. Было ясно: даже сейчас, измученные битвой и израненные, люди без раздумий вновь ринулись бы в схватку, если бы этот молодой воин, гордо сидящий в седле, приказал им.

– Любит тебя дружина, княжич, – восхищённо произнёс Святослав, стоя рядом с конём.

– Не любовь важна, а верность, – тихо ответил Олег. – Любовь без верности – лишь дым без огня, легкий и бесплотный. Человек, что посылает других на смерть, не может опираться на столь зыбкое чувство. Оно приходит и уходит, а верность – единственное, что остается, когда начинает проливаться кровь.

Опустив взгляд, он пристально поглядел на внемлющего ему мальчика.

– Я верен им, они верны мне. Этого довольно.

Княжич слегка наклонил голову и, под нескончаемый гомон дружины, направил лошадь в сторону лагеря.

– Княжич! Проснись, княжич!

Олег медленно, морщась, открыл глаза.

– Княжич! Гонец приехал, из Радограда!

«Святослав», – он сразу узнал голос.

– Да подожди ты, слышу! – хрипло отозвался мужчина, не спеша подниматься.

Мальчишка тут же замолчал.

Со стоном Олег сел на топчане, потирая виски. Голова была тяжёлой. Накануне дружинники, привычные к походной жизни, быстро разбили лагерь, и он улёгся спать в специально возведённом для него шатре. Однако, завалившись на лежанку, вскоре он понял, что сон не идёт.

Поворочавшись почти до полуночи, мужчина велел Святославу принести вина – надеялся, что оно поможет забыться. Услужливый оруженосец вскоре добыл бутылку. Пьянящий напиток действительно погрузил его в дремоту, вот только она не принесла отдыха. Напротив, после вина Олег чувствовал себя ещё хуже, чем после битвы – разбитым и измождённым.

«Сколько раз зарекался пить перед сном», – с досадой подумал княжич, покачав тяжёлой головой.

В шатре было темно и холодно. Во рту – сушь и мерзкий привкус.

– Свечу! – крикнув, приказал он.

Через мгновение полог приоткрылся, и внутрь матерчатого укрытия вошёл служка, закутанный в тёплый плащ, наброшенный поверх длинной рубахи. В руках он нёс глиняную чашу с горящей свечой. Жёлтое пламя дрожало, наполняя помещение зыбким светом.

– Оставь и убирайся, – ворчливо бросил Олег, не глядя на него.

Когда служка исчез, княжич медленно встал, поёжился от утренней прохлады и подошёл к влажно поблёскивающей деревянной чаше. Опустил ладони в прохладную воду и, зачерпнув, поднёс к губам.Несколько глотков приятно смягчили пересохшее горло. Ещё немного. Ещё. Дышать стало легче, вязкая дремота отступила.

Олег склонился над посудиной и посмотрел на своё отражение на гладкой поверхности воды. Молодое, но уставшее даже после сна лицо. Светлая короткая борода, усы, подстриженные вровень с ней. Голубые глаза, слегка припухшие после пробуждения. Острый нос с характерной для рода Изяславовичей горбинкой. В левом ухе – серебряный одинец. Высокие скулы, а на правой – узкий шрам от топорика, полученный в таком же бою, как вчера. Если бы удар пришёлся чуть выше – он бы лишился глаза. Кажется, это было давно, но на самом деле минул всего год.

Глубокие тени дрожали на его лице, в неровном свете фитиля придавая чертам что-то потустороннее, колдовское. Сколько раз за последние годы княжич смотрел на своё отражение, склоняясь над умывальной чашей? Сколько раз просыпался в холодном, пустом походном шатре? Не сосчитать. Олег настолько привык к такой жизни, что иной раз казалось – так было всегда. Но это было неправдой.