Я часто представляю себе, как Один, Вили и Ве, облачённые в простые, но прочные доспехи, берут в руки оружие, выкованное в жерле изначального пламени. Никто до них не смел бросить вызов Имиру, ведь он казался неуязвимым. Три бога походили на путников, вступающих в тёмную пещеру, полную неведомых зверей. Но у них не было выбора: либо они сразят Имира, либо тот захлестнёт мир своими хаотичными силами, уничтожая все зародившиеся ростки порядка.

Великан чувствовал опасность. Сила, струившаяся по его венам, была могущественна и дика. Одна мысль о том, что трое дерзких богов восстали против него, вызывала у него первобытную ярость. В древних песнопениях говорится, что гул от рыка Имира был слышен повсюду, от самой глубины Гиннунгагапа до огненных рубежей Муспельхейма. Земля дрожала, ледяные горы трескались. Казалось, сама природа отвергает возможность такого столкновения. Но боги уже выбрали свой путь.

Когда схватка началась, мир застыл в напряжении. Даже Хримтурсы – дети Имира – не сразу ринулись на помощь, ошеломлённые тем, что кто-то вообще осмелился выступить против их прародителя. Никто не знает, сколько времени длилась та битва. Одни сказания утверждают, что она продолжалась лишь мгновение, подобно молнии, что рассекает ночное небо. Другие настаивают, что боги и великан мерились силами столь долго, что все девять миров чуть не погрузились в бездну. Я же думаю, что время там текло иначе, ведь речь шла о схватке божественных начал.

Но чем бы ни закончилась борьба, итог известен: Один, Вили и Ве одолели Имира. В их оружие словно вселилась сама идея порядка, дававшая им несломимую решимость. Силы великана пошатнулись, и он пал, сражённый. Когда его плоть коснулась земли, из его тела хлынула кровь – густая, обжигающе-холодная, наполнявшая собой всё вокруг. Хримтурсы не успели спастись и большей частью утонули в этом потоке. Так погиб и их мир, не успевший укрепиться.

Но убийство Имира стало не просто актом войны. Оно обозначило рождение нового мира, ведь боги использовали останки великана как строительный материал для мироздания. Из плоти Имира сотворили они нашу землю – твёрдую кору, по которой мы, люди, ходим своими ногами. Когда я бреду по морозным пустошам зимой, я порой думаю о том, что чувствовала его плоть в момент творения. Его кости стали горами, величаво вздымающимися над равнинами. Череп его, свод огромной головы, боги превратили в небесный купол – тот самый, который простирается над нами, усыпанный сияющими звёздами. И я, оглядывая ночное небо, понимаю, как грандиозна эта жертва.

Кровь Имира обернулась морями и океанами. Мне нравится думать, что когда я стою на берегу Северного моря и слышу, как волны раз за разом накатывают на песок, то словно слышу отголоски той первородной реки крови, что некогда смыла с лица земли целый род великанов. А волосы его легли лесами, покрывшими мир изумрудной листвой и бесчисленными стволами деревьев. Каждый раз, проходя сквозь тёмные чащи, я чувствую внутренний трепет – будто касается меня чья-то невидимая память о рождении, о боли и величии.

Так появился Мидгард – мир людей, окружённый рвущимися к небесам горами. Но это было лишь начало. Свой божественный мир боги назвали Асгардом. Он парит высоко, словно символ их воли, их победы над первичным хаосом. А между Мидгардом и Асгардом они перекинули радужный мост Бифрёст – чудо, способное соединять земные пределы с божественными чертогами. Иногда мне задают вопрос: «Зачем мост? Зачем оставлять путь между миром богов и людей?» Я склоняюсь к мысли, что боги не желали окончательно отрываться от смертных. Ведь люди – часть их творения, их забота. И хотя сами асы часто бывают грозны и бескомпромиссны, зерно мудрости в них неоспоримо: нельзя сбрасывать со счетов судьбу тех, ради кого был задуман весь новый мир.