– Мне случилось видеть вашу встречу с герцогиней Аркашон-Йглмской, – признался Даниель.

– «Де ля Зёр» – менее официально, – перебил Даппа.

Даниель на мгновение опешил, потом скроил кислую мину и покачал головой.

– Мне непонятно ваше веселье. Напрасно я заказал вам асквибо.

– Я слишком долго на суше – видимо, меня слегка укачало.

– Когда вы отплываете в Бостон?

– Значит, переходим к делу? Мы намеревались отплыть во второй половине апреля. Теперь думаем в начале мая. Что вам нужно оттуда забрать?

– Работу двадцати лет. Надеюсь, вы обойдётесь с ней бережно.

– Что это? Рукописи?

– Да. И машинерия.

– Странное слово. Что оно означает?

– Простите. Это театральный жаргон. Когда ангел спускается на землю, душа воспаряет на небеса, извергается вулкан или что-нибудь ещё невероятное происходит на подмостках, люди за сценой называют машинерией различные пружины, рычаги, тросы и прочее оборудование, посредством которого создаётся иллюзия.

– Я не знал, что у вас в Бостоне был театр.

– Вы ошибаетесь, сэр, бостонцы бы такого не допустили – меня бы выслали в Провиденс.

– Так как же у вас в Бостоне оказалась машинерия?

– Я употребил слово иронически. Я построил там машину – вернее, за рекой, в домишке между Чарльстауном и Гарвардом. Машина не имеет ничего общего с театральной машинерией. Её-то я и прошу забрать.

– Тогда мне нужно знать, по порядку: опасная ли она? Громоздкая? Хрупкая?

– Отвечаю по порядку: да, нет, да.

– В каком смысле опасная?

– Понятия не имею. Однако она станет опасной, только если повернуть заводной рычаг и дать ей пищу для размышлений.

– В таком случае я буду держать заводной рычаг у себя каюте и по мере надобности бить им пиратов по голове. И я запрещу команде вести с вашей машинерией разговоры, кроме самых безыскусных: «Доброе утро, машинерия, как здоровье? Не ноет ли в сырую погоду коленный вал?»

– Я бы посоветовал упаковать детали в бочки, переложив соломой. Ещё вы найдёте тысячи прямоугольных карточек, на которых написаны слова и числа. Их тоже надо упаковать в водонепроницаемые бочонки. К тому времени, как вы доберётесь до Чарльстауна, Енох Роот, возможно, это уже сделает.

При упоминании Еноха Даппа отвёл глаза, как будто его собеседник брякнул что-то неосторожное, и поднёс к губам стаканчик. Этой паузы маркизу Равенскару хватило, чтобы ворваться в их разговор. Он возник так внезапно, так ловко, как если бы некая машинерия втолкнула его в клуб «Кит-Кэт» через люк.

– От одной одалиски к другой, мистер Даппа! Гм! Я ведь не ошибся? Вы – наш литератор?

– Я не знал, что я ваш литератор, милорд, – вежливо отвечал Даппа.

– Надеюсь, вы не обидитесь, если я скажу, что не читал ваших книг.

– Отнюдь нет, милорд. Наивысший успех – когда тебя узнают в общественных местах как автора книг, которых никто не читал.

– Если бы мой добрый друг доктор Уотерхауз соблаговолил нас отрекомендовать, мне бы не пришлось пускаться в догадки; однако он получил пуританское воспитание и не признаёт учтивости.

– Теперь уж не до церемоний, – сказал Даниель. – Когда новоприбывший начинает разговор с загадочного возгласа про одалисок, что диктуют правила учтивости остальным?

– И нисколечки не загадочного! Ни на понюх! – возмутился милорд Равенскар. – Сейчас, в… – (глядя на часы), – девять часов, весь Лондон уже знает, что в… – (снова глядя на циферблат), – четыре часа мистер Даппа приветствовал герцогиню Аркашонскую и Йглмскую!

– Я вам говорил! – сказал Даниель Даппе и коснулся пальцами глаз, а затем указал через комнату на предполагаемых соглядатаев и любопытствующих.

– Что вы ему говорили?! – вопросил Роджер.