– Чем меньше я вам скажу, тем меньше выспросят у вас люди из разряда тех, что пялятся на мой дом в подзорные трубы.
– Что ж… коли так… давайте лучше говорить о моей книге! – поспешно отвечал Даппа.
Элиза довольно улыбнулась, словно говоря, что это куда более приятная тема, и на миг замолчала. Даппа понял, что сейчас она произнесёт приготовленную заранее речь.
– Не забывайте, что я не стала бы противницей рабства, если бы не побыла рабыней! Большинству англичан оно представляется вполне разумным установлением. Рабовладельцы утверждают, будто никаких особых жестокостей нет и невольникам живётся хорошо. Большинство европейцев охотно верят в эту ложь, какой бы нелепой ни казалась она нам с вами. Люди верят, что рабство не так уж дурно, поскольку не испытали его на себе. Африка и Америка далеко; англичане любят пить чай с сахаром и не желают знать, откуда он взялся.
– Я заметил, что вы не положили себе сахара, – заметил Даппа, поднимая чашку.
– А по тому, что кроме хорошей кости у меня есть ещё и зубы, вы можете заключить, что я вообще не употребляю сахара. Наше единственное оружие против нежелания знать – истории. Истории, которые собираете и записываете вы один. В ящике под лестницей у меня хранится стопка писем примерно такого содержания: «Я не видел в системе рабства ничего дурного, однако ваша книга раскрыла мне глаза. Хотя почти все рассказы в ней слезливы и однообразны, один растрогал меня до глубины души; я перечитываю его вновь и вновь и понимаю всю гнусность, всю бесчеловечность рабства…»
– Какой? Какой из рассказов так тронул читателей? – завороженно спросил Даппа.
– То-то и оно, Даппа: они пишут о разных рассказах, каждый о своём. Такое впечатление, что, если представить публике достаточно много историй, почти любой найдёт ту единственную, которая говорит его сердцу. Однако нельзя предсказать, какая это будет.
– Значит, то, что мы делаем, подобно стрельбе картечью, – произнёс Даппа. – Некоторые пули поразят цель, но неизвестно какие – так что выпустим их побольше.
– Картечь имеет свои достоинства, – кивнула Элиза, – но ведь корабль ею не потопишь?
– Да, миледи.
– Так вот, мы выпустили достаточно картечи. Большего мы ей не добьёмся. Теперь, Даппа, нам нужно ядро.
– Один невольничий рассказ, который тронет всех?
– Да. Вот почему меня не огорчает, что вы не собрали в Бостоне ещё картечи. Разумеется, обработайте то, что у вас уже есть, и пришлите мне. Я напечатаю. Но потом – никакого рассеянного огня. Примените свои критические способности, Даппа. Найдите тот невольничий рассказ, который будет больше, чем просто душещипательным. Тот, что станет нашим пушечным ядром. Пора топить невольничьи корабли.
Вечер того же дня
Даниель и Даппа в клубе «Кит-Кэт»
– Я СОВЕРШЕННО УВЕРЕН, что за нами наблюдают, – сказал Даниель.
Даппа рассмеялся.
– Вот почему вы так старались сесть лицом к окну? Думаю, за всю историю клуба никому ещё не приходило желание смотреть на этот проулок.
– Можете обойти стол и сесть рядом со мной.
– Я знаю, что увижу: множество вигов пялятся на дрессированного негра. Почему бы вам не обойти стол и не сесть рядом со мной, чтобы вместе полюбоваться голой дамой на этой удивительно большой в длину и маленькой в высоту картине?
– Она не голая, – резко отвечал Даниель.
– Напротив, доктор Уотерхауз, я различаю в ней неопровержимые признаки наготы.
– Однако назвать её голой – неприлично. Она одалиска, и это её профессиональный наряд.
– Может быть, все взгляды, которые, по вашему мнению, устремлены на нас, в действительности прикованы к ней. Картина новая, от неё ещё пахнет лаком. Пожалуй, нам лучше было сесть под тем пыльным морским пейзажем. – Даппа указал на другое длинное и узкое полотно, изображавшее голландцев за сбором съедобных моллюсков на очень холодном и неуютном берегу.