им за это время пришлось пережить, многие вопросы были попросту неприличны. Иные на месте Даппы залепили бы ей пощёчину или хотя бы с возмущением выбежали за дверь. Однако Элиза представляла одну из самых могущественных особ христианского мира, которая могла уничтожить «Минерву» множеством способов – затруднение было бы только в выборе оружия. Даппа сдерживался отчасти поэтому, отчасти потому, что в душе понимал: бухгалтерию «Минервы» надо вести тщательнее. Они потеряли обоих своих счетоводов: Мойше де ла Крус отправился осваивать земли к северу от Рио-Гранде, Вреж Исфахнян пожертвовал собой, чтобы отомстить людям, расставившим им ловушку. С тех пор записи велись как попало. Даппа давно знал, что рано или поздно придёт расплата. Дело могло вылиться в кое-что похуже сидения за столом с этой чудной герцогиней.

В следующие годы они несколько раз встречались, чтобы подбить итоги. Элиза узнала о странной привычке Даппы записывать невольничьи рассказы («Почему вы тратите столько наших денег на бумагу и чернила? Вы что их, за борт бросаете?») и стала его издательницей («Пусть ваша причуда хотя бы окупается»). Шло время. Даппа гадал, как оно скажется на Элизе. Неспособный видеть в ней женщину (женщиной для Даппы была королева Коттаккал, шесть футов роста, триста фунтов веса), он, посмотрев в Лондоне «Сон в летнюю ночь», остановился на выводе, что Элиза – фея. Как выглядит старая или хотя бы стареющая королева фей?

СЕЙЧАС ОНИ ПИЛИ ЧАЙ на верхнем этаже Лестер-хауза в маленькой комнате, не столь официальной, как парадная гостиная. Элиза бесстрашно села напротив окна – более того, напротив западного окна, из которого струился алый закатный свет. Даппа разглядывал её.

– И что вы видите? – спросила она, в свою очередь разглядывая Даппу.

– Я уже не могу смотреть на вас иначе как на друга и покровительницу, Элиза, – отвечал он. – Черты возраста, опыта и характера, которые вообразил бы на вашем лице посторонний, для меня незримы.

– Так что вы видите на самом деле?

– Я не столько смотрел на худых белых женщин, чтобы считаться судьёй. Однако я вижу, что хорошая кость – дело стоящее, и у вас она есть. Творец ладно скроил вас и славно сшил.

Ответ странным образом её позабавил.

– Вы когда-нибудь видели представителя семьи д’Аркашон или честный его портрет?

– Только вас, миледи.

– Я имела в виду наследственного д’Аркашона. Довольно сказать, что они худо скроены и дурно сшиты, о чём знают и сами. И своим нынешним положением в мире я обязана не уму, отваге или доброте, а хорошей кости и способности воспроизводить её в потомстве. Что вы скажете теперь, Даппа?

– Если она дала вам опору на том отвесном обрыве, какой представляет собой наш мир, и если благодаря этой опоре вы можете сполна использовать свой ум, отвагу и доброту, то что ж – за хорошую кость!

Она улыбкой признала своё поражение. В уголках губ и глаз собрались морщинки, которые вовсе её не портили: они выглядели честно заработанными и справедливо добытыми. Элиза подняла чашку и чокнулась с Даппой.

– Вот теперь ваши слова и впрямь похожи на авторскую апологию к книге, – сказала она и отпила чай.

– Так мы вернулись к беседе об издании, сударыня?

– Да.

– А я-то ещё надеялся спросить вас о ганноверских графинях, которые, как я понимаю, приехали с вами из Антверпена.

– С чего вы взяли, что они всего лишь графини?

Даппа взглянул пристально, но по огоньку в Элизиных глазах понял, что его дразнят.

– Просто догадка, – сказал он.

– Ну так гадайте дальше. Я не добавлю ничего сверх того, что вы сами поняли.

– А почему Антверпен? Чтобы встретиться с герцогом Мальборо?