Мамаша Ожюль с удовольствием следила за реакцией мальчишки.

– Что, думал, от меня можно что-то скрыть? Но это ещё не всё, мой дорогой. Каждое утро вы с ним будете чистить овощи, полоть огород и учить буквы.

– Что? – поднялся Нэль возмущённо. – Я не нянька для сопляков и не гувернер. Я…

– Молчать! – взревела мамаша Ожюль, резво для её комплекции поднявшись с кресла и обогнув стол, близко подходя к Нэлю.

Мне стало так страшно, что я вжалась в спинку стула и задержала дыхание.

– Ты, – тыкая толстым пальцем в грудь мальчика, медленно чеканила мамаша, – будешь. Делать. То. Что я тебе скажу!

– Нет! – упорствовал Нэль. – Я уйду из этого проклятого дома, и никто мне не указ!

– Хах, давай, иди! Только куда? Отца твоего в стране нет сейчас. Ты не знал? Он даже не узнает, что ты сбежал, пока не вернётся. Скоро осень, ты сдохнешь, шляясь, как попрошайка, на улицах. Сейчас у тебя есть крыша над головой и хоть призрачный, но шанс вернуться в семью. Ты знаешь, зачем твой отец уехал из страны? Нет? А я знаю. Твой брат болен. Герцог возит его по врачам в надежде вылечить, но что будет, если всё-таки у него ничего не выйдет? А?

Нэль молчал. Он больше не злился. Мне показалось, что он расстроился или о чём-то задумался, но эти мысли его не радовали. Мамаша же расценила его молчание по-своему и продолжила:

– Вот. Подумай. Сбежишь и станешь бродяжкой или останешься и будешь слушать меня и, возможно, станешь наследником герцога.

Нэль по-прежнему молчал, лишь руки его время от времени сжимались в кулаки и тут же разжимались.

– Вон из кабинета! К наказанию приступить немедленно!

Мы, не глядя друг на друга, вышли из кабинета и отправились в разные стороны.

Я вошла в столовую, которая сейчас служила комнатой для рукоделия, и, найдя свою корзинку, принялась за работу, крепко задумавшись.

Кто же был тогда в карете ночью, и о ком шла речь? Я-то думала, что речь шла о Нэле: он всё-таки сын самого герцога, почти принц. Но раз мамаша и Нэль завели такие речи, то о ком тогда шла речь той ночью? Кого из мальчиков, живущих среди нас, здесь прячут? Кто он? И от кого он прячется и почему?

Крючок плясал в моих руках, превращая тонкую шёлковую нить в прекрасное ажурное кружево. Я любила вязать, ведь этому меня научила моя мама. По вечерам после ужина и по утрам, когда у нас были гости, я тихо сидела у камина, плела кружева, выдумывая новые узоры, и слушала рассказы и сплетни взрослых.

Воспоминания о маме мне всегда причиняли боль. Редко кто мог похвастаться близкими отношениями с матерью. Мама была для меня больше, чем матерью – она была мне подругой. Я никогда ничего от неё не скрывала, даже когда влюбилась в сына нашей поварихи. Я рассказывала, какой он весёлый и как мне с ним хорошо, а мама улыбалась, слушая меня и понимая, что моя влюбленность – это обычная детская привязанность.

Одинокая слезинка упала на мою руку.

– Лиза, почему ты плачешь? – спросила меня сидящая рядом Элька.

Я слишком глубоко погрузилась в свои воспоминания и не заметила, когда комната наполнилась другими девочками, которые уже вовсю плели свои кружева или шили нижнее бельё для магазина мадам Вивьен.

– Так, есть хочется очень. Я ведь пропустила обед.

И, в подтверждение, мой желудок жалобно заурчал. Элька засунула руку в карман платья, достала маленькое печенье и протянула мне.

– На, ешь. С завтрака в кармане ношу, хотела птичкам в саду покрошить, но мамаша сегодня злая, никого на улицу не выпускает.

Я с благодарностью приняла угощение и положила в рот.

– Ммм… вкусно, спасибо.

– Да пожалуйста. Мне наша кухарка завтра ещё обещала дать несколько штук за то, что я ей посуду мыть помогаю, пока её дочь болеет.