Она видела отца – не таким, каким помнила его в детстве, а измождённым, с лицом, покрытым песком и кровью, стоящим посреди пустыни. Его глаза, всегда горящие надеждой, теперь были пустыми, как у заражённых, но он смотрел на неё, протягивая руку. "Элизабет, – шептал он, его голос был слабым, но пронизывающим, – двери открываются только для тех, кто ищет. Не оглядывайся." Песок поднимался вокруг него, как буря, и она хотела закричать, броситься к нему, но её тело не слушалось. Видение сменилось: теперь она видела Лондон, каким он был до "Чёрной вуали" – улицы, полные людей, смех детей у Темзы, запах угля и дождя в воздухе. Но затем синий свет хлынул с неба, как волна, и город рухнул, его башни рассыпались в пыль, а лица людей исказились в крике, растворяясь в сиянии.

Элизабет упала на колени, её дыхание стало хриплым, прерывистым. Она боролась с видениями, цепляясь за реальность – холод земли под ладонями, запах гниющих листьев, слабый свет фонаря. "Это не настоящее," – шептала она себе, но голос Грааля, что звал её во снах, теперь звучал громче, смешиваясь с её галлюцинациями. "Ты нужна мне," – говорил он, и каждый слог был как удар, что отдавался в её груди. Она сжала нож, вонзив его в землю, чтобы удержаться, чтобы не потерять себя в этом синем кошмаре. Её разум кричал, что это вода, что это яд, но сердце знало: это был зов, пробивающийся сквозь её слабость, и он не отпустит её.

Ночь тянулась бесконечно. Лихорадка то отпускала её, позволяя вдохнуть холодный воздух, то сжимала снова, окутывая её видениями, что становились всё ярче. Она видела храм, окружённый горами, и жрецов, чьи мантии сияли синим, их голоса сливались в гимне, что она не могла разобрать. Кристалл в их руках пульсировал, как сердце, и она чувствовала его тепло, даже не касаясь его. Затем всё исчезло, сменившись лицом Томаса – его глаза были полны боли, его голос шептал: "Ты не вернёшься." Она закричала, её голос утонул в гуле леса, и лихорадка наконец отступила, оставив её дрожащей, но живой.

К утру она поднялась, её тело было слабым, но разум стал яснее. Лес вокруг неё казался ещё мрачнее, его деревья смыкались плотнее, а воздух стал гуще, пропитанный сыростью и чем-то острым, почти металлическим. Заражённые следовали за ней, их силуэты мелькали между стволами, их хрипы становились громче, когда она останавливалась передохнуть. Она знала, что они не нападут, но их тени были как цепи, что тянули её назад, к Лондону, к смерти, от которой она бежала.

На вторую ночь они подошли ближе. Элизабет сидела у поваленного дерева, её нож лежал на коленях, а фонарь был выключен, чтобы не привлекать внимания. Тьма леса была почти осязаемой, но слабый свет луны, пробивавшийся сквозь ветви, выхватил три фигуры, что двигались к ней. Их тела были изломаны, кожа свисала лохмотьями, а глаза, мутные и пустые, смотрели сквозь неё. Один из них – высокий, с остатками седых волос – шёл впереди, его руки тянулись к земле, как будто он искал что-то потерянное. Второй был меньше, его куртка висела клочьями, обнажая рёбра, что блестели в полумраке. Третий, женщина, хромала, её лицо было наполовину скрыто чёрной коркой вируса, но вторая половина сохранила следы красоты – длинные волосы, теперь спутанные, падали на плечи.

Элизабет сжала нож, её дыхание стало прерывистым, но она не двигалась. Они остановились в нескольких шагах, их хрипы слились в низкий, почти музыкальный звук, что резал её нервы. Она видела их раньше, в Лондоне, но здесь, в лесу, они казались другими – не просто тенями, а чем-то, что знало о ней. Высокий заражённый наклонил голову, его рот открылся, и из горла вырвался звук – не хрип, а слово, искажённое, но узнаваемое: "Эли… за… бет." Её сердце пропустило удар, нож дрогнул в руке. Это было невозможно. Они не говорили. Они не могли знать её имя.