Боудар смотрел в угасающее марево будто зачарованный. Вплетал в увиденное воспоминания о том, что видел во сне в молодости. Вот что вызвало такие перемены в судьбе великого аракса, героя своего народа. Вот почему коридор, который последовал бы за его победой, был таким чуждым – там больше не было Арракадов. Их место заняло что-то иное, что жрец и аракс впустили в мир.

Арес обернулся к Радану. Тот сидел на камне и быстро царапал на чистых листах.

– Что ты делаешь? – удивился воевода.

– Записываю все подробности и, главное, порядок воспоминаний, потому что свойство нашей памяти таково, что всё перепутается, – пробормотал парень, не отрываясь от дела.

* * *

Они сидели на шершавом, ещё теплом, камне, жевали пирог, который Радан прихватил, пробегая через кухню в замке, и смотрели на красноватый круг солнца, закатывающийся за горизонт.

– Что ты видел тогда во сне, арес, что это пришлось вымарывать из хроник?

– Ссору, а потом поединок между мужчинами правящей семьи. Би́рран Арракад вызвал своего дядю Харрана, уже много лет бывшего араксом. Дело было не в троне. Из того, что я увидел: Харран попал под сильное влияние жрецов Синевы, а они тогда играли более заметную роль в обществе, чем сейчас. Думаю, после того они и удалились в долину, их отстранили от любых решений и оставили им только служение и ритуалы.

– Чем закончился поединок?

– Харран ранил племянника и уехал, тот выжил. Поединки между Арракадами случались и раньше, ты знаешь. Дело не в этом, а в том, что произошло после. Они разделили народ – за каждым последовали верные ему люди. Это был единственный известный мне раз, когда Арракады пошли на такое. Видимо, Бирран считал, что дело дрянь и выхода нет. Устроив вместе с верными людьми засаду на аракса и его людей, перебили их всех до единого, а потом убили верховного жреца Ле́укара. Жреца изрубили на части и бросили в реку на поживу рыбам, значит, его считали главным виновником. Харрана похоронили как труса или глупца. Его дружине оказали честь за верность араксу и сложили погребальный костёр. Оставшиеся жрецы придумали легенду и записали её в хроники, им не стали мешать. Бирран стал воеводой и умер в глубокой старости.

– Почему ты никому не рассказал?

– Я был молод и ещё не был аресом. Но было кое-что, что меня царапало в этой истории. Он победил племянника, но оставил в живых, хотя их разногласия были непримиримыми. Это неразумно для правителя. У меня тогда уже были поединки, и я убил каждого, с кем сражался, хотя причины были не так серьёзны. Но я не ощущал в себе неправоты – всё было честно и по обоюдному решению. А вот в Харране я её ощутил, эту червоточину. И он сам знал это. Поэтому он не убил племянника, хотя мог. Как будто оставил парню шанс спасти мир от себя. Это было выше моего понимания тогда, и я не стал распространятся о том, что узнал.

– А что было в том коридоре, который ты упоминал? После победы Харрана, если бы она была.

Боудар смотрел на кромлех, тонущий в вечерних тенях. Вокруг них сгущались сумерки, оглушительный стрекот сверчков разбавляли красивые трели ночной птицы из пихтовой рощи на соседнем холме. Он любил это место, его тишину и задумчивость, ту память, что хранилась здесь в самой земле. Сколько она растворила костей его предков, сколько впитала крови поединщиков, его крови в том числе. Всё это витало здесь в пространстве, только сумей ощутить.

– Здесь я победил в первом поединке. Мне было девятнадцать, и ещё месяц я не имел права сражаться как мужчина, до двадцати лет. Но меня вызвал воин, которому было больше тридцати, и я посчитал себя в праве ответить, ведь я больше рисковал. Дело было в женщине. Она обозвала нас глупцами и сказала, что не выбирает ни одного из нас, потому что глупец ей не нужен, – Боудар рассмеялся. – Так и вышло, она больше не обращала на меня внимания. И я не мог упрекнуть её, ведь она меня предупреждала. Она была замечательной воительницей и женщиной, – он тепло улыбнулся воспоминаниям. – Я уважал её решение и не настаивал.