Я пошел на стоянку самолетов, где копошились техники, готовя самолет к вылету, и, подойдя, увидел нескольких человек в советнической форме, что могло означать только одно – что это большие начальники. Представился, спросил, кто здесь старший. Один из офицеров сказал, что он, и спросил, в чем проблема. Я ответил, что надо с собой забрать одного офицера и доставить его в Ташкент, в госпиталь. Когда они узнали, что больной гепатитом будет лететь с ними, мне пришлось услышать о себе такое, чего я никогда не слышал за столько лет службы. Мне было сказано, что никого они брать не будут и чтобы я здесь не командовал, так как он генерал и решает сам, что делать и кому, с кем и когда лететь.

Ну тут и я не выдержал, не стал спорить с генералом, а пошел на СКП и дал команду: без моего разрешения борт в Союз не отправлять и подготовить к отправке в Союз Барласова – с генералами или без них, но офицер должен улететь.

В Афганистане роль сотрудника Особого отдела была уникальной – он вершил такие дела, о которых в Союзе даже думать было страшно, от него зависело, будут ли летать в Афганистан экипажи, которые честно исполняли свой долг, или не будут. А большинство экипажей – это молодые люди в звании старших лейтенантов – капитанов, которые желали помочь воюющим пехотинцам, с уважением и пониманием относились к сотрудникам Особого отдела, и поэтому, когда я приказал сделать то, что нужно было по ходу ситуации, они все сделали правильно, послушались меня.

Ко мне пришло сразу несколько старших офицеров, они называли свои должности и звания, грозили всеми карами, какие меня ожидают в случае, если я не дам команду на вылет борта. Послушал я их и ответил, что борт улетит только с Барласовым, даже без них. А поскольку я офицер совсем другого ведомства, со мной разбираться будут мои начальники. И угрожать мне бесполезно, я в Афганистане, то есть у себя дома, а им надо к себе домой, не дай бог ночью начнут обстреливать гарнизон.

Посовещавшись, они заявили, что я отвечу за самоуправство, но позже, а пока они подчиняются произволу офицера КГБ и забирают Барласова. На препирание ушло более пяти часов, и все же Барласов был отправлен в Ташкент. Командиру экипажа я сказал, чтобы он лично передал больного врачам, иначе ему никогда больше не летать в Афганистан. Он четко все выполнил и по прилету доложил, что сдал больного военным врачам. А у меня через несколько дней начались проблемы. Господа офицеры выполнили свои обещания и доложили о моем проступке по команде, и ко мне прилетел заместитель начальника Особого отдела КГБ по 40-й армии полковник Табратов Владислав Павлович.

Владислав Павлович внимательно выслушал мое объяснение, поговорил с офицерами полка, с командованием и попросил меня провести по зоне ответственности полка. Я поговорил с командиром полка, и на утро были заказаны два вертолета Ми-8.

Утром, в 6 часов, мы уже летели над провинцией Кундуз, Табратов на ведущем, я на ведомом вертолете. Минут через десять была замечена группа людей с оружием. Увидев вертолеты, они бросились врассыпную и начали палить по ним. Вертолеты зашли на боевой курс, и началась карусель. Заходили со стороны солнца и работали НУРСами, пулеметами. Вначале ведущий, потом ведомый, и наоборот. Бой продолжался минут 20 – 25, в живых не осталось никого. Доложили на КП о результатах и полетели далее в город Файзабад, где Табратов познакомился с жизнью эскадрильи вертолетчиков полка. Под вечер мы вернулись назад в Кундуз.

Владислав Павлович проработал в гарнизоне до вечера, записал все мои объяснения по поводу конфликта с офицерами из штаба ТуркВО, поговорил со мной о делах в полку и предупредил, что после доклада начальнику Особого отдела 40-й армии меня, очевидно, вызовут к нему на беседу. Я не сильно загрустил, так как не считал, что совершил что-то такое, за что можно отхватить взыскание. Но как говорят, начальству виднее, да и в конфликт вовлечены те, кто близко стоит к руководству Особого отдела КГБ по ТуркВО, а как там решат, кто его знает.