Солнце садилось за многоэтажками, и Екатеринбург утопал в оранжевом свете, который делал всё вокруг похожим на старую фотографию. Площадь 1905 года гудела, как растревоженный улей. Люди кричали, толкались, кто-то пытался пробиться к дверям, но полиция уже оцепила их, выкрикивая в мегафоны: «Сохраняйте спокойствие! Не подходите к объектам!» Максим стоял рядом с Аней и Антоном, чувствуя, как трещина на виске зудит, будто под кожей ползают муравьи.

– Они вообще понимают, что делают? – пробормотал Антон, глядя на полицейских. Один из них, молодой парень с нервным лицом, держал автомат, но его руки дрожали.

– Они такие же потерянные, как мы, – ответила Аня, её голос был тихим, но твёрдым. Она тёрла шею, где её собственная трещина начала темнеть, как синяк. – Никто не знает, что происходит.

Максим посмотрел на циферблат в небе. 45:12:09. Стрелки двигались медленно, но каждая секунда отдавалась в груди, как удар молотка. Голос из воздуха зазвучал снова, холодный и безжизненный:

– Те, кто остаются, будут уничтожены. Шоу закрывается.

Толпа ахнула, кто-то закричал. Старушка в платке, которую Максим видел утром, упала на колени и начала бить себя в грудь, выкрикивая: «Господи, прости нас!» Максим было хотел сказать что-то ободряющее, но нужных слов как назло не находилось.

– Уничтожены? – Антон повернулся к Максиму, его глаза были широко раскрыты. – Это что, они нас убьют?

– Не знаю, – буркнул Максим, но его мысли крутились вокруг трещины. Он коснулся виска, и пальцы наткнулись на что-то твёрдое, как корка на старой ране. – Но я не собираюсь ждать, чтобы узнать.

Аня посмотрела на него, её большие глаза блестели в закатном свете.

– Ты думаешь, можно обмануть двери? – спросила она.

– Должно быть можно, – сказал Максим. – Они же… как компьютеры, да? У всего есть уязвимость.

– Это не компьютеры, – тихо сказала Аня. – Это что-то… большее.

Максим хотел возразить, но тут заметил, что толпа начала редеть. Люди, которых двери принимали, исчезали во вспышках света. Те, кого отвергали, оставались, и их становилось всё меньше. Он увидел мужика в спортивном костюме, того самого, что утром бился о дверь. Теперь его трещина разрослась, покрывая пол-лица, как чёрная паутина. Он стоял, покачиваясь, и бормотал что-то невнятное.

– Смотрите, – прошептала Аня, указывая на него.

Из трещины на щеке мужика вытекло что-то чёрное, похожее на дым, но гуще, как смола. Оно поднималось в воздух, завиваясь, как живое, и растворялось в закатном свете. Мужик кашлянул, и из его рта вырвался тот же чёрный дым.

– Господи, – прошептал Антон, отступая. – Это что, зараза какая-то?

Максим почувствовал, как его собственная трещина запульсировала. Он вспомнил, как в детстве, когда отец умер, он боялся, что смерть – это что-то живое, что крадётся за тобой в темноте. Теперь это чувство вернулось, но оно было реальным.

– Надо убираться отсюда, – сказал он. – Найдём место, где можно подумать.

Они пробирались через толпу, направляясь к старому кафе на углу площади, где Аня раньше работала. Улицы вокруг были забиты машинами, которые никто не пытался увести – водители либо исчезли в дверях, либо стояли, глядя в небо. Запах бензина мешался с чем-то сладковатым. Максим заметил, что у многих отверженных трещины расли все больше и больше. У одной женщины, которая сидела на тротуаре, трещина тянулась от подбородка до лба, и её глаза были пустыми, как у манекена.

Кафе было пустым, только за стойкой стоял бармен, парень лет тридцати с татуировкой змеи на шее. Он смотрел на маленький телевизор, где новости показывали то же, что и везде: циферблат, двери, паника.