От рожденья: к году год, —
И сложить головоломку
Жизни задом наперед.
Всю судьбу переиначить
От начала до конца.
От рождественского плача —
До тернового венца.
Написать в графах анкеты
Вместо «нет» упрямо «да».
Да, мол, русский, только где-то
Горец… с примесью жида…
«Да» – судим был, «да» – был болен,
«Да» в Австралии дядья…
«Да» – бывал… владею… в школе…
«Да» – не первая семья…
Неуступчивым был сыном,
Неулыбчивым отцом,
Жизни линий шастал мимо,
Прочертив свою резцом…
Сколько стоит хлам в котомке? —
Верно, ломанный пятак.
Разобрал головоломку —
И не сходится никак…
«Под черным созвездьем сгорая…»
Под черным созвездьем сгорая,
Сдираю чужое лицо
И кожу чужую сдираю,
Как шкуру на бойне с тельцов.
Слепые глаза, чтоб не лгали,
Сжигаю каленым прутом —
Пусть в небо размером печали
Меня б завертело потом
Листом, что сорвался с осины
В звенящий, кипящий поток,
Чтоб звездные волны носили
Опальный и нежный листок.
Тревожными днями исполнен,
Печали до дна не испив,
Молю я всесильные волны
Ослабить прозрачный прилив.
Доступный дыханью эфира,
Оглохший, ослепший, нагой
Я врежусь в созвездие Лиры
Чумной и чужой головой.
И в черном созвездии вспыхнет
На миг – на года – навсегда,
Над миром пролив свете тихий,
На небе земная звезда.
Соло волчицы
Клоковой Е. Ф.
с благодарностью
и любовью.
Я натурой – волчица. Рождаю волчат я.
Ваши желтые лица – ужас и отторженье.
Жаждой жизни налита я пройду сквозь проклятья,
Жаль, что мудрых волчиц ждет в конце пораженье…
Знать не знаю о смерти! Я – исчадие жизни!
Мне безликие жертвы расставляют тенета —
Мои зубы острятся в изрезанных смыслах
Зова самых глубин, что вас кружит по свету.
Задыхаясь от злобы, проползу через годы:
В своей серой утробе я волчат укрываю.
Я могу стать другой в ослеплении модой,
Но таких же волчиц, как сама, – презираю.
По натуре – волчица. Я – ужас и прелесть.
Я – носящая жизнь. Я – несущая смерти.
Зов во мне пробудился кровавой капели —
И, забыв про купель, я царю в круговерти
Жизнесмерти. Вы – бойтесь, вы – бойтесь, вы – бойтесь!
Облачайте родных в погребальные платья…
Вою я, но живу, – в предвкушении бойни —
Ваша быль, ваша боль, исполненье проклятья!
«В ботинках черных, давно не модных…»
В ботинках черных, давно не модных,
С гитарой старой на площадь встану,
Слабаю песню про одиноких,
Про нас негодных в далеких странах.
А вы пройдете с улыбкой мимо.
Ваш новый милый мне бросит тыщу,
Чтоб мне хватило поесть и выпить.
Но встану в позу: нет! Я не нищий!
А вы… уйдете. Под ручку с этим,
Быть может, даже и не заметив
Меня, останусь один на свете —
И площадь тыщу миров заменит.
Да, будет вечер, и будет утро —
Пивнушка, водка и перебранка,
Тахта, подушка и проститутка,
И рвота ржавая спозаранку…
Рюмаху водки – и вновь на площадь —
Быть может, с новым пройдете милым…
Но ливень песни мои полощет…
Но лишь прохожие – мимо, мимо…
«Я помню песни рук и тот щемящий звук…»
Я помню песни рук и тот щемящий звук,
Что наполняет слух в прозрачной тишине,
Когда, как в полусне, качаясь на волне
Приливов и разлук, они плывут во мне,
Они поют во мне, вплетаясь в перестук
Сердец, и душ, и губ, – я помню песни рук.
Я помню песни тел в полночной наготе,
В извечной красоте открытых душ и губ,
Сплетенных рук, сомкнутых глаз,
Оборванных на вздохе фраз,
Взметенных откровеньем вежд,
Полузабывшихся надежд…
Я помню песни тел. В провалах окон, в пустоте
Сияющий влюбленным лик Луны, и краткий вскрик,
И миг – как век, и мы – навек, и сны – в яви,
И мука тел… Окно в крови… Рассвет блестел,
И светел крест раскинутых в бессилье рук…
Истаял звук, растаял стук. И лик в ночи —
Заря, в одеждах из парчи, зажгла карминные лучи
И тучи в траур синевы одела, вестница разлук…