Мне не нравились его книги, его скучные большие руки, я старалась вставать первой, чтобы не чувствовать его дыхания по утрам. Он был взрослый, и все у него было по полочкам, все было уже решено и разложено, и в этом порядке под меня было выделено четкое, очерченное место, куда я должна была встроиться. До меня у него было несколько долгих отношений. Я сидела на ужине у его родителей, в красивой интеллигентской квартире в дореволюционном доме, резала куриную грудку на кусочки, чтобы есть прилично, и думала, что этим ножом могла пользоваться последняя бывшая Кирилла. Я нашла ее по лайкам в глубине его Инстаграма[4], нашла их совместные фотографии, которые она не удалила, нашла в нашем шкафу свитшот, в котором он был на этих фотографиях. Я понюхала плотную ткань – пахло обычным порошком, но это было уже неважно. Я так боялась, что Кирилл разлюбит меня, что на всякий случай разлюбила его первой.

Я каждый день представляла, что он не вернется с работы. Просто никогда не вернется. И я смогу тогда, оскорбленная и подавленная, пару месяцев плакать и жить в долг, а потом возьму себя в руки и начну новую жизнь, потому что даже таким меня не сломаешь. Однажды он ушел выкидывать мусор. Его не было минут двадцать, хотя мусорка прямо во дворе, и я представляла, что он меня бросил. Я немного поплакала, я чувствовала боль, по-настоящему, я не притворялась, я даже впилась ногтями в икры, колючие от сбритых неделю назад волос. Но потом услышала шаркающие шаги – Кирилл прихрамывал после подростковой футбольной травмы – и расстроилась, что мой сценарий не сбылся.

Я писала большие письма – в заметках ноутбука и от руки. Я часами гуляла с белым шумом в наушниках и прокручивала в голове сценарии наших разговоров. Я – взвешенная и думающая. Я говорю ему: «Кирилл, ты должен понять», а потом – много умного, слова, которые он будет вертеть в голове, не понимая, как сам мог это пропустить, как у меня получилось быть такой проницательной, столько в нем разглядеть. Мы скандалили, и я всегда мирилась первая, жалела себя, его, нас, жалела, что мы ввязались в это. Иногда он после смены шел в бар и возвращался пьяным, от его огромных губ пахло водкой, и потому мне легче было целовать его спящего. Я чувствовала отвращение и облегчение, когда он был рядом. Как будто поймала паучка, который бегал по дому, и теперь разглядываю его в банке. Каждое шевеление ножки вызывает рвотные позывы, но иметь возможность следить за ним – спокойнее, чем знать, что он на свободе. Я понимала, что он смотрит на родителей, которые прожили вместе сорок лет, и думает, что у нас будет так же, но так же не будет. Он коробками заказывал на «Озоне» мой любимый шоколад, и все его друзья – шеф-повара, жены, отцы – говорили, как нам повезло найти друг друга.

Когда на улицах завыло, я окончательно поняла, что уйду, и начала длинный тормозной путь. Я стала присматриваться к вещам: какие мне нужны на первое время, а какие подождут. Я стала готовиться к тому, что меня возненавидят его родители – милые люди. Кирилл отписался от всех новостных каналов и не понимал, почему я плачу. Он просил меня не обсуждать с ним спутниковые фотографии, я кричала, что он мечтает стать режиссером, а правду видеть не хочет, он хлопал дверью и отвечал, что я давлю на него, и потом мы две ночи спали отвернувшись друг от друга. Я с удовольствием читала статьи, в которых кто-то пытался проанализировать, как последние месяцы повлияли на жизнь семейных пар. Я ощущала нас частью статистики, общего уклада, мы были понятными для социологов. Нельзя жить вместе, если у вас расходятся политические взгляды, и нельзя жить вместе, если один перекрывает другому воздух.