С высоты открывался неплохой вид на соседские участки. Приставная лестница при подъёме жутковато скрипела, а при спуске подозрительно пошатывалась, вызывая мандраж. Девушка, привыкшая на Солнечном 27 лезть на чердак по чугунной лестнице, намертво врезанной в стену, теперь на скрипучей колымаге, подставленной к сараю Ибрагимовых почти под прямым углом, ловила непередаваемые ощущения.

Парочка, обласканная вечерним ветерком, в обнимку мило читала на крыше книжку. Точнее, читал Имир, а Люба замечательно делала вид. Они и раньше поглощали один литературный труд на двоих, но сегодня Поспеловой не читалось. Отстранившись, девушка некоторое время созерцала огороды, а потом, разрушив приятную тишину, неожиданно выпалила:

– Скажи, а тебе ни разу не хотелось пожить в таборе как настоящему цыгану?

Ибрагимов удивлённо отстранился от книжки и снисходительно улыбнулся.

– Солнышко, я и так настоящий цыган! Хоть с табором, хоть без него. Из паспорта национальность не сотрёшь, а из крови – тем более. С чего вдруг такие вопросы?

– Ну, я подумала, что вы так странно живёте сами по себе…

– И что с того?

– А вам что, не скучно?

– Ах-ах-ха! – Парень отложил книжку в сторону, пододвинулся к девушке и ласково её приобнял. – Не скучно. С тобой заскучаешь! А если серьёзно, то в таборе мы жили в детстве.

– Вот как?! – оживилась подруга. – То есть потом отделились?

– Папа принял решение, что для нашей семьи будет правильнее жить среди гаджо. Так цыгане называют всех нецыган. Вы другие народы называете нерусскими, а цыгане – гаджо.

– Почему твой отец так поступил? – не успокоилась тихоня.

– Ну, у него на это был ряд причин. Не устраивали некоторые обычаи и порядки. – Имир задумчиво вздохнул, почесал затылок, видимо, размышляя, стоит ли посвящать Любу в события дней былых, затем схватил паузу.

– Какие? – Поспелова ни в коем случае не собиралась закрывать тему.

Юноша, смекнув, что собеседница не сдастся и всё равно когда-нибудь да выпытает желаемое, усмехнулся и продолжил:

– Я малым совсем был, не особо хорошо помню. Так, смутные обрывки… Русланка и Арон поболее моего расскажут! Запомнилось мне, например, как в одном доме цыганка обдирала свежие обои и печку ими растапливала.

– Зачем она портила ремонт?

– Да пёс его знает! Сам не понимаю. Просто картинка запомнилась. Наверное, люди в таборе не цеплялись за бытовой уют. Помню детей, которых вечно наряжали как попало. Мама тоже было повадилась, да отец жутко ругаться стал.

– В грязном малявки ходили?

– Нет. Пацана могли в платье нарядить, потому что остальное постирано. Девочки без трусов бегали по улице.

– Ах-ха-хах!

– Тебе «ха-ха», а дадо как увидел, что я и брат жопами по улице сверкаем, бранился жутко! Не понимает он всего этого в отличие от мамы, потому что родился и вырос не в таборе, а среди русских. Это мама таборная, она скучала. А папе вольное житьё-бытьё поперёк горла стояло. Чисто ради неё согласился, и то надолго не хватило. Не нравился отцу такой семейный уклад, когда баба гадает да побирается, дети в обносках, все украшения – в ломбарде, зато в ободранной хате на последние гроши куплен магнитофон заграничный последней модели.

– Нищета, короче!

– Нет, Люба, это не нищета! Это порядок жизни такой. Особенный! Чисто цыганский. Помню немного праздники: гуляют всем поселением, широко, с размахом, пляшут от души! В такие дни круто очень было!

– Как наши свадьбы!

– Ваши свадьбы и рядом не стояли, поверь! Мы ещё не прижились, думаю, потому что сами сильно отличались, чем пугали остальной народ. Знаешь, цыгане строго разделяют свой мир и других. Это – их нравы, а это – чужие. Стараются постороннее не принимать, не смешиваться. А наше семейство как раз олицетворяло эту самую непонятную для них смесь. Папа вырос среди русских, работал по трудовой книжке, с образованием. У мамы тоже образование, официальная работа. Дети в детский сад и школу ходят. В доме куча книжек. К нам когда ребята из других хат заходили в гости и чтивом увлекались, их предки потом нехорошими словами на нас бранились!