Люба отстраняться не стала, так как поцелуя ждала и была к нему морально готова. Рука на её коленке чуть подвинулась вверх. Оба подростка секундой разомлели и приготовились перейти от дружбы к отношениям посерьёзнее.

– Фух! Ну и жарень! Лупит по башке словно дубиной! – рявкнул развязно в коридоре сиплый женский бас. – Вот я и дома! Денис Алексеевич! Вы тута, мать вашу?!.. Нет?!.. Слава тебе, Господи! Уберёг! Повезло так повезло! Ох, ёк макарёк!

Входная дверь благодаря натянутой пружине захлопнулась так громко, что задребезжали стёкла. Кто-то в коридоре шумно сопел, кряхтел и стонал. Что-то, задетое неуклюжим телом, звонко грохнулось на пол и тарахтя прокатилось по коридору.

Приватная атмосфера была напрочь разрушена. Коробкин потемнел, вскочил рысью с дивана и метнулся в коридор. Мать подняла на него одутловатое испитое лицо, что было в далёкой молодости весьма миловидным, и растерянно крякнула. Сыну, оказавшемуся дома так некстати, женщина была совсем не рада.

– Чего не отзываешься?!.. Выскакиваешь потом мне тут, мамку шугаешь! Не смотри волком! Я устала!

Старшеклассник шумно вдохнул, чтобы успокоиться, и махом сделал несколько шагов вперёд, встав к матери впритык. Она была пьяна, хоть и держалась на плаву. Но жара на улице, видимо, доделала своё дело – уморила и свалила с ног.

– Что, бабло закончилось? – стараясь быть спокойным, негромко произнёс он. – Новое пришла отрыть в моей комнате?

– Я у тебя ничего не брала!

– Ври больше, зараза! Кто в пятницу всю мою постель вверх тормашками перевернул, а? – Юноша наклонился, чтобы его не было слышно в зале: – А ну надевай свои вонючие панталеты и пошла вон отсюдова!

– Чего это вон?! – разобиделась родительница. – Я тут живу! Это мой дом!

– Не твой, а батяни! Плохо услышала?.. Я сказал: катись нахрен!

Люба сидела в зале ни жива ни мертва. Она пристально вслушивалась в муторный коридорный диалог и испытывала жуткое оцепенение, смешанное с отвращением. Поспелова знала наизусть интонации, что звучали в голосе женщины. Их было невозможно спутать ни с чем. Точно такими же пропитыми и прокуренными басами базарили соседи-алкаши Лосевы и их мерзотная, опустившаяся донельзя братия. За пятнадцать лет этот скотский сброд так надоел тихоне своими оргиями, пьянками и разборками, что всякий подобный элемент, встречаемый ею где-либо, заставлял скукожиться и отбежать на безопасное расстояние.

– Да какого хрена ты меня гонишь, козлина?! – завыла нетрезвая дама и, опустив осоловелые размалёванные очи вниз, обнаружила на недавно постиранном половике девичьи сандалии. – А-а-а! Шлюху опять привёл! Слышь ты, дешёвка! Ты у него не одна! Смотри, раздвигайся пошире, чтобы моему сыну удобно было!

Коробкин позеленел от гнева, змеиным броском схватил родственницу за шею и придавил со всей дури к стене. Она, не ожидав, натужно засипела, попыталась оторвать его руку, вцепившуюся в её глотку мёртвой хваткой. Не тут-то было! Похабные кренделя, что были выкрикнуты понту ради, стали последней каплей в выдержке пацана. Школьник долго терпел наглое воровство матери, игнорировал непристойных её дружков да кабацкие пьяные выкрутасы.

Женщина кряхтела, брыкалась. Бесполезно. Она покраснела от удушья, молящими глазами пытаясь найти в разъярённом сыне хоть каплю жалости. Ноль. Денис приблизился к её перепуганной физиономии и едва слышно процедил:

– Пошла вон отсюда, дрянь! Последний раз повторяю или вмажу так, что никакие косметосы твою вялую харю не спасут! Шлюха здесь только ты, и не путай себя с другими, поняла?.. Ещё раз протянешь загребущие клешни к моим бабкам, я тебе их нахрен с корнями вырву! Ненавижу тебя, мразь! А теперь заковыляла прочь! Давай-давай!