«Подстилка!» – залихватски кричат парни. «Фу, дешёвка!» – слышит она громкий шёпот повсюду, когда идёт по коридорам. На улицах ей смеются в лицо. Родители узнают от всезнающих заботливых людей, что дочь, пока они скорбели на похоронах, позвала в дом цыгана. «Тварь! Мразота!» – исходится надрывным криком мать, дабы неравнодушные соседи слышали, что женщина готова смыть кровью позор семьи, и гоняется за школьницей, пытающейся спастись от родительского гнева, по всему переулку с тем топором в руке, которым Василий Михайлович отрубает головы уткам, гусям и курам.

Юное тело, припомнив все побои, что когда-то наносила ему в пылу ярости Александра Григорьевна, со страху перекосилось и скрючилось. Как продолжать учиться в школе? Ходить по городу? Да просто показывать нос за калитку?

«Никак», – безжалостно ответила сама себе Люба и громко расплакалась. Никто ей не спустит никогда той опрометчивой оплошности, что она позволила допустить прошедшей ночью. «Что, сладко тебе было, прошмандовка, дерьма собачьего кусок?! Скурвилась?! – продолжала кричать в Любиной голове на потеху честному народу Шура Поспелова. – Сколько я тебя учила, остолопину: надо не задом думать, а головой! Что люди добрые теперь о нас говорить будут?!»

Тихоня представила, как, проклятая семьей, бродит одинокая и презренная по дому, от угла к углу, и нигде не может найти покоя, как боится выглянуть за забор, потому что устанет жить под прицельными взглядами-издёвками насмешливых соседей – и ещё больше заголосила, не успевая вытирать градом бегущие по щекам слёзы.

Всё получилось не так. Всё, абсолютно всё! Не так, как мечталось. Не так, как хотелось. Люба грезила, что её первый опыт случится в сказочном месте, с очень-преочень замечательным молодым человеком, который, само-собой, должен быть весьма симпатичным и обязательно в неё влюблённым. Иногда Поспелова смела надеяться, что этим самым «замечательным молодым человеком» окажется Сэро, если бы вредный красавец вдруг соизволил со своего пьедестала увидеть в ней интересную девушку. Их ссора, конечно же, блеск его обаяния потушила, но всё же… Сахарные грёзы сопровождались богатейшим спектром удивительных фантазий да наивных иллюзий, попахивавших ванилью и розами. А что в итоге? Вечер с Имиром, с которым она толком не пересекалась, которого едва знала, побаивалась, даже остерегалась – и тем не менее умудрилась позвать в опустевший дом.

«К тому же ещё и цыгана! – подсказал суровый внутренний голос, тут же обретший черты Александры Григорьевны, искорёженные от отвращения и ярости. – Ох, горюшко на мою старую голову! Всегда, с тех пор как родила, чуяло моё нутро, что по рукам пойдёшь! Видела с самого младенчества, как тащится твоя малахольная шкура по мужицким порткам! Дай только волю – сразу в семейниках потеряешься, лахудра! Я всё помню!»

Старшеклассница устало присела на кровать, не в силах уйти от непрошеных воспоминаний.

В Любину группу пришла работать воспитательница – дама грубая, чёрствая. Она привела с собой маленького сына. Женщина прознала, что семья Поспеловых при деньгах, и не раздумывая присоседила отпрыска в кроватку к девочке. Кровати зачем-то ставили вместе, парами, и крошка-Люба, безответная по натуре, не знала, куда сбежать от странного мальчика.

– Можно, я буду спать с подружкой? – робко попросила пятилетняя Поспелова.

– Зачем это?! – нехорошо нахмурилась воспитательница.

– Мне Лёша спать мешает.

– Мой Лёша?! И как он тебе мешает? – ещё больше потемнела женщина.

– Трогает и просит мои трусы, – еле слышно прошептала Люба, боясь гнева взрослого.