– Сынуля, так ты ж мальчик, а Люба – девочка! За ней следить надо, чтобы не оступилась по глупости юной да замуж удачно вышла!
Брат на оправдания матери громко прыснул:
– Держи карман шире! Кто ж её, тетерю, возьмёт?! Лучше б три шкуры, как с меня, драла и ума дурёхе избалованной давала. Нежишься с ней! Смотри: подставит она всю семью, осрамит, ублюдыша принесёт – не говори потом, что я как в воду глядел! Поздно будет.
Старшеклассница тихо развернулась и мышкой нырнула в свою комнату, спрятавшись от родственников, бурно переживавших за её воспитание.
«Брат меня ненавидит. Конечно, своя редька горше! Дай волю, так он бы каждую мелочь из моего детства со своим сопоставил, а потом бы высказался, что меня меньше мутузили да порядком изнежили! Едва из-за ночки с Имиром начнётся шухер, то Саша первый камень бросит. Такие, как он, в былые времена, когда преступников казнили, в первых рядах у гильотины стояли».
Историчка подошла к приоткрывшейся двери, внимательно выслушала и одобрительно закивала. Интуитивно предчувствуя, что это по её душу, девочка насторожилась.
– Люба Поспелова! – выкрикнула педагог. – Выйди, тебя зовут к директору!
Одноклассники, оживившись, с интересом стали поворачиваться, чтобы поглазеть на побледневшую тихоню, налипшую на явку с повинной в место высшего наказания.
«Ох, япона мать! – задохнулась она. – Вот и подкралась удавка по мою шею!»
– Не пойду никуда, – глухим голосом отвесила Люба, сложив крестом руки на груди.
У преподавателя от удивления лицо перекосило. В кабинете послышались смешки:
– Ну даёт!
– Во дура!
– Ха, Поспелова жжёт!
– Пробудился в мыши демон Преисподней!
– Вали давай, а то хуже будет!
– Что значит – никуда не пойдёшь?! – возмутилась учительница. – Условия она директору ставить будет! А ну марш за дверь!
Видя, что привлекла к себе нежелательное внимание, Люба кое-как поднялась с места и корявой походкой вышла вон, молясь мыслимым и немыслимым духам, потому что догадывалась, кто стоит снаружи.
Имир, едва за ней закрылась дверь, улыбнулся, нежно прикоснулся к её личику и хотел было поцеловать, но девушка увернулась.
– У тебя что-то случилось? – нахмурился отличник, не ожидавший холодного приёма. – Злишься, что я на три дня пропал?.. Люба, я отцу помогал на станции. Вчера до школы доползти не смог от перегруза – весь день на ж/д в подсобке для рабочих провалялся. Отсыпался, пока вечером папа не разбудил… Очень по тебе соскучился! На улице солнышко, хорошо, а ты из кабинетов совсем не выходишь! Может, поделишься наболевшим?
Люба, накрутившая себя до состояния взвинченной пружины, ожидавшая последнего дня Помпеи, услышав тёплые слова, разом спустила в душе все курки, взведённые напряжением, – и разревелась. Слёзы накопленной боли потекли градом по бледным щекам, не желая более сдерживаться в девичьей груди.
– Ох, мама родная! Ты чего?! – распереживался Ибрагимов. – Ну-у-у, тише! Что же случилось? Что-то очень плохое? Пойдём куда-нибудь подальше, спрячемся… Знаю одно укромное местечко!
Он взял Поспелову за руку и повёл прочь из коридора второго этажа вниз по лестнице, что вела к столовой. Под лестницей укрылась неприметная дверь в подвал, представлявший небольшой тамбур с парочкой маленьких кабинетов, в которых когда-то учителя труда проводили уроки.
Оглядевшись, Имир шустро вынул из своего кожаного ремня язычок, ловко провернул им в массивном навесном замке – тот без сопротивления, щёлкнув, открылся. Юноша осторожно приподнял перекошенную дверь за железную ручку, чтобы не скрипела, повесил замок на одну из петель, дабы его отсутствие не привлекло ненужное внимание, нырнул в темноту, и, щёлкнув выключателем на стене, завёл подругу.