10 «А», разморенный усталостью после физкультуры, сонно жужжал параллельно учительнице, что громким голосом объясняла новую тему.

«А если идея выстрелит? Сэро поверит, придётся иметь дела с Имиром, а встречаться с ним я желанием не горю. Тогда Имир мне башку оторвёт за враньё! Попала так попала меж двух огней! – Школьница инстинктивно закрыла двумя руками рот. Пережитый за выходные стресс сделал своё дело, но зачатки хладнокровных мыслей всё же просачивались сквозь каламбур истеричного хаоса. – Так, успокойся, пожалуйста! Паника не спасёт. Ты можешь только ждать действий от братьев. Если всё развернётся хуже некуда, вытащишь заначки да сбежишь в другой город подальше отсюда, а там уже сообразишь по ходу событий».

Побег из дома Люба рассматривала в качестве варианта самого критического. Обрыв связей с семьей и сжигание мостов пришли на ум после того, как вчера днём она случайно подслушала разговор старшего брата и мамы. Родные отобедали и пили чай, разбавляя процесс праздной болтовнёй и пересудами. Тихоня, вернувшись с уроков, хотела было пройти к семье в гостиную, да передумала, услышав ненароком своё имя, и замерла в коридоре, обратившись вся в слух.

– Ты, мать, больно Любку балуешь! – произнес брат недовольным голосом, в котором ощутимо звенели обиженные ноты. – Неженка она, к жизни не приученная. Неумеха. Ленится. Какому жениху сдалась в хате баба, что обслуживает только себя? Куда сестра поступать через год думает?

– Ой, сыночек! – заквохтала товарный кассир. – Мы не решили ещё! Хотелось бы поближе – глаз да глаз за ней, сам понимаешь! А профессию попроще: чтобы от больших денег подальше да от риска всякого…

– Вот!!! Избаловала! Любка ни ремня не знает, ни труда! А как вы меня воспитывали? Помнишь, ма? Отец крутил по рукам и ногам, чтобы сопротивляться не мог, а ты била, пока я сознание не терял. Лупили за всё: уборка, готовка, школа голимая, чтоб ей под землю, курве, провалиться! Никого: ни тебя, ни батьку – не колыхало, чего я хочу. Пинка под зад в три часа ночи – вали стой в очереди за молоком! Не было лета, чтобы в колхозе по пояс в грязи не отпахал! Все деньги, что пахотой зарабатывал, вы отбирали. Хоть раз заступилась, когда пургу на меня несли родственнички-ублюдки или твари-училки? Нет! Верила кому попало на слово, только не сыну родному, – и била, била! Никому я нахрен не нужен был!

– Ну и ничего страшного! – постаралась ровным голосом ответить сконфузившаяся Григорьевна. – Нравится тебе, сынуля, родителей попрекать! Мы дали тебе всё, что могли: образование, крышу над головой, воспитание какое-никакое… Работали с Василём не покладая рук, валились с ног от усталости, света Божьего не видели, но всё лучшее и тебе, и дочке предоставили! Дом в наследство построили ого-го какой! И где твоя сыновья благодарность за путёвку в жизнь и наше угробленное здоровье?.. Только плохое и помнишь! Я в твои годы, Шуричек, и сотой доли твоих возможностей не видела! Жила в бане, бита каждым поперечным была, еды нормальной на столе не водилось! Костьми легла, чтобы вас обеспечить! И вот благодарность: слушать на старости лет, как мать родная детством обидела! Спасибо бы сказал, что человеком вырос, а не отребьем, как Лось…

– Пфф, Лось! При чём тут он, когда я о Любке речь веду?! Как в масле сыр катается! Дрыхнет, сколько душеньке угодно, а меня с петухами поднимали! Посмотри-ка на неё! Хочет – стирает, не хочет – не стирает. Хочет – убирается, а не хочет – так вы потакаете и слова поперёк не говорите. Кобыла здоровая выросла, а ты, мать, нянчишься: ко-ко-ко, от родного дома далеко учиться не отправлю! Когда я в Самарканд уехал вышку получать, ты не переживала да за сердце не хваталась!