Шурик обиделся:

– Я два года не отдыхал. У меня плечо выбито. От меня жена ушла.

– Все верно. Только почему у тебя голос злой? Прости всех, сразу полегчает.

– Как это простить всех? – не понял Шурик.

– А так, – грубо хмыкнул Роальд. – Дали тебе по морде – прости, не копи злость, ни к чему это. По логике вещей все равно кому-то должны были дать по морде. Почему не тебе? – Роальд, без всякого сомнения, перелагал известные идеи Лени Врача. – Хулиганье всегда хулиганье. И мусор всегда мусор. Нет смысла злиться. У тебя рожа и без того перекошенная. Прости всех! Поймай очередного ублюдка, сдай его, куда следует, и тут же прости его. С ним разберутся, а тебе легче.

Шурик оторопел:

– Это что же? И Соловья простить?

– А ты поймай его сначала.

– Как это – поймай? – наконец, до Шурика что-то дошло. – Зачем Соловья ловить? Соловей в зоне.

Банду Соловья (он же Костя-Пуза) они взяли в прошлом году. В перестрелке (Соловей всегда пользовался оружием) ранили Сашку Скокова. Сам Соловей (особые приметы: на пальцах левой руки татуировка – Костя, на пальцах правой соответственно – Пуза) хорошо повалял в картофельной ботве Шурика. Не приди на помощь Роальд, может, и завалял бы.

– Разве Соловей не в зоне?

– Сбежал, скотина, – холодные глаза Роальда омрачились. – Теперь вот всплыл в Т. с обрезом, и обрез этот уже дважды выстрелил.

– Я в отпуске.

– Да ты не волнуйся, я не за Соловьем тебя посылаю.

– Я в отпуске, – уже не столь уверенно повторил Шурик.

– С шестнадцатого, – согласился Роальд.

– Почему с шестнадцатого?

– Потому что работы в Т. как раз на три дня. Не больше. Сам увидишь. Сегодня уедешь, шестнадцатого вернешься. И прямо хоть в Марий Эл.

Шурика передернуло:

– Что это за работа – на три дня?

Роальд усмехнулся:

– Двойное убийство.

– Двойное убийство? – Шурик не всегда понимал Роальда. – Раскрыть двойное убийство? За три дня?

Роальд оторвался от карты:

– Не раскрыть. Что их раскрывать, о них все знают. Твое дело, не допустить третьего.

– Круто, – присвистнул Шурик. – А трупы чьи?

– Не торопись. Нет трупов.

– То есть как?

– А так…

В тихом, незаметном железнодорожном городке Т., ныне с головой погрузившемся вдруг в диковатую рыночную экономику, объяснил Роальд, тихо и незаметно жил бульдозерист Иван Лигуша. Лигушей он был не только по прозвищу, но и по фамилии – получил ее по наследству. Здоровый, как бык, неприхотливый в быту, Лигуша во всем был безотказен – выкопать ров, засыпать канаву, снести старое здание, пробить грунтовую дорогу, просто помочь соседу. Жил одиноко – в частном домике, не имел жены, не имел детей, близких родственников повыбило еще в войну, соответственно не пил, не курил, не гулял, на работе рвением не отличался, правда, и не бегал от работы. Некоторое скудоумие делало его оптимистом.

Да и как иначе? Потрясись в кабине бульдозера!

Но полгода назад с Иваном Лигушей начались странности. Он вдруг попал под машину. Не под «Запорожец», не под «Москвич», даже не под «Волгу», а под тяжело груженный КАМАЗ. Крепыш от рождения, бульдозерист, как это ни странно, выжил, врачи перебрали его буквально по косточкам, только вот с памятью Лигуши получилась какая-то чепуха: имя, домашний адрес, место работы, имена соседей помнит, а спроси его: «Иван! Ты в отпуске был?» – он лоб наморщит, но не вспомнит. «Картошку посадил?» – пока в окошко на огород не глянет, не ответит. Спросишь, к примеру, ну, как там нынче в Березовке (он в деревню ездил за мясом), он радуется: «Рона разлилась!» – «Какая Рона?» – «Ну, река». – «Там же речка безымянная». – «Ну, может». «А мясо-то привез? Почем в Березовке свинина?» – Лигуша посчитает в уме и выдаст: «А вот столько-то франков», будто Березовка уже отделилась от России.